КАК МЕНЯЛИ ПОЛКОВНИКА АБЕЛЯ
Труд, Москва, 14.07.2005 г.
Николай ДОЛГОПОЛОВ.
О разведчике-нелегале Вильяме Генриховиче Фишере, взявшем при аресте в США имя своего друга — Рудольфа Ивановича Абеля, рассказывает его дочь Эвелина Вильямовна
Иногда она резковата, язвительна, зато всегда правдива. И, пожалуй, сегодня
эта женщина — единственная хранительница непростой, иногда даже (волею судьбы
и разведки) намеренно запутанной семейной истории. Жизнь таких людей, как ее
отец Вильям Генрихович Фишер, окружена тайной, легендами, домыслами. Развеять
их или подтвердить, добавить что-то свежее известному факту способна лишь
она — Эвелина Фишер.
— Эвелина Вильямовна, как происходил обмен вашего отца на американского
летчика Пауэрса, сбитого на его шпионском У-2 под Свердловском? Как вы узнали,
что предстоит ехать в Берлин?
— Позвонили мне на работу и сообщили, чтобы я срочно возвращалась домой:
завтра мы уезжаем с мамой в Берлин. На работе в ЦАГИ мой начальник сказал,
чтобы я не волновалась и оставила ему заявление об отпуске за свой счет, а он
все сделает, и я могу идти домой. Надо сказать, он быстро сообразил, что тут
будет происходить "нечто такое". Мы поехали, и сразу — приключения. На границе
выяснилось, что в Штутгарте оспа, а у нас нет прививки. В Бресте прямо на
вокзале нас заставили ее сделать — маму, меня и папиного начальника-куратора
Владимира Дмитриевича, который нас сопровождал. У меня, как всегда, оспа не
привилась, а у Владимира Дмитриевича — слишком хорошо, и он потом основательно
чесался. Приехали в Берлин. Возили по городу, и я обязана была запоминать, как
куда проехать. Наконец через несколько дней мы должны были встретиться с
Донованом — папиным американским адвокатом. Приехал он в советское посольство
в ГДР, до смерти перепуганный. Боялся, что с ним что-нибудь произойдет.
— По легенде вы считались немкой, живущей в Восточной Германии. А на каком
языке говорили с Донованом — на английском?
— А на каком же еще?
— Без переводчика?
— Да. Я сказала Доновану, что я — дочь полковника Абеля, а мама — его жена.
Но он не поверил, решил, что я сотрудница, а мама — актриса, нанятая для
исполнения роли.
— А какую роль играл тогда Юрий Иванович Дроздов, который впоследствии
долгие годы возглавлял всю нашу нелегальную разведку?
— Он изображал моего кузена Дривса.
— Существует знаменитое фото: вы, мама, ваш кузен Дроздов-Дривс на пороге
советского посольства в ГДР.
— На этом фото, между прочим, и Донован. И он сразу сказал, что может
доставить папу в Берлин — уж не помню, через сутки или через двое, как только
договорятся об условиях обмена на Пауэрса. А наши-то думали, что Донован
приехал в Берлин просто позондировать почву. И, насколько я понимаю, были
никак не готовы к разговорам об обмене, полагая, что все работают по нашим
методам. Оказалось, не все. Нас провели к послу, и там начались переговоры.
Потом мы встречались с немецким адвокатом Фогелем, который представлял там
наши интересы.
— Какое впечатление произвел на вас Донован?
— Сказать, что я была как-то потрясена его личностью, не могу. Я с ним почти
не разговаривала. Он был толстый, красный — видимо, от повышенного давления и
от напряжения. Я задала ему вопрос, который мне было поручено задать: зачем он
приехал? И Донован ответил: вести переговоры об обмене. Других вопросов у меня
в запасе не было, о чем дальше разговаривать, я не знала и пыталась поговорить
о погоде.
— Он поддержал?
— Как вежливый человек.
— Ну а настроен был доброжелательно? Это же чувствуется.
— Видела, что он не в своей тарелке, чувствовать ничего другого я не могла.
Да и я была не в своей тарелке.
— А как все это переживала ваша мама?
— Точно так же. Мама была на встрече один раз — в посольстве. А потом у
адвоката Фогеля не присутствовала.
— А как общался с вами "немецкий кузен"? Ведь все должно было выглядеть при
Доноване по-семейному.
— На Западе по-семейному совсем не то, что в России. Там это не обозначает,
что нужно все время лобызаться, хлопать друг друга по плечу и повторять: ах
ты, моя лапочка, или что-то в этом духе.
— Юрий Иванович Дроздов, он же кузен Дривс, по легенде немец. Он знал
немецкий в совершенстве, вы говорили по-английски. А на каком языке вы с
кузеном общались при Доноване?
— При Доноване ни на каком. Мы же с ним в присутствии Донована не
разговаривали. Мы сидели в посольстве в какой-то прихожей. Набилось довольно
много народу, сотрудников посольства. И на нас с мамой обращалось мало
внимания.
— А что обсуждалось уже в другой раз у адвоката Фогеля? Ведь, по идее, юрист
обязан был вас инструктировать, наставлять, да и вы тоже должны были что-то
спрашивать.
— Фогель по-английски не говорил, Дривсу, по-моему, тоже было сложновато. Я
тоже вроде как немка. Насколько американец Донован знал или не знал немецкий
язык — нам было неизвестно. Деталей переговоров не помню.
— Прошли тяжелый день и вечер, а дальше?
— Дальше начались ожидания решения из Москвы. С самого начала там неправильно поняли намерения Донована, и когда я намекнула, что поняли неправильно, на это внимания не обратили.
— Что неправильно поняли?
— На сколько человек меняют папу. Потом выяснилось, что американцы хотят
менять не на двоих, а на троих. Тут и поднялась суета. Уже вроде и день обмена
назначен, а со стороны Москвы — такое решение: меняем на двоих, а не на троих.
А чтобы перерешить, нужно беспокоить Хрущева, но Хрущев отдыхает, и все боятся
к нему обращаться. В конце концов позвонили, и он дал добро: меняйте на троих.
И все обошлось. Но дело в том, что с самого начала наши не были готовы, решив,
что Донован едет зондировать почву. Когда выяснилось, что обмен через два дня,
вот тут и пошло... Потому что мы так не собирались. А собирались мы, как у нас
принято, полгода чесать в затылке. Потом еще полгода размышлять.
— Давайте вернемся чуть назад. Вы передали, что хотят менять на троих.
Хрущеву позвонили. А дальше?
— Понимаете, нам никто ничего не докладывал. Но мы чувствовали, что-то там
идет, движется. Потом нам стало известно, что на завтра назначен обмен. Но нас
туда, на мост Глинике, не взяли, а повезли почему-то по магазинам. И приехали
мы с большим запозданием. А там все бегают по переулку в панике. Машина наша
остановилась, мы вышли и встретились с папой.
— Долго еще оставались в Берлине?
— Уехали на следующий день поездом.
— Как вы нашли отца? Здорово исхудавшим?
— Похудевший был, да. Но он сказал, что это в тюрьме невкусно кормили...
— Рассказывают, американцы так боялись, что он и из тюрьмы что-нибудь привезет, добудет, даже костюм на нем весь изрезали, непонятно что искали.
— Это полная ерунда. Когда папа приехал с обмена, на нем был костюм новый
и пальто новое. Но, как бы это вам объяснить, одежда — та, что выдают при
освобождении заключенного, даже не какая-то тюремная, а казарменная, что ли,
дешевая. Но кто на такое обращал тогда внимание?