"ПО ПЯТНИЦАМ МЕНЯ ВОДИЛИ НА КАЗНИ..."
Труд, Москва, 20.12.2005 г.
Николай ДОЛГОПОЛОВ.
СЕГОДНЯ, В ДЕНЬ 85-ЛЕТИЯ
РОССИЙСКОЙ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ, МЫ ОТКРЫВАЕМ ИМЯ НЕЛЕГАЛА-
СУПЕРРАЗВЕДЧИКА, ГЕРОЯ РОССИИ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА КОЗЛОВА
Впервые я увидел его 19 июля 2003 года в штаб-квартире СВР в Ясенево, где
отмечали 100-летие легенды российской разведки Вильяма Фишера, больше
известного под именем Рудольфа Абеля. Этот невысокий, кряжистый человек со
звездочкой был абсолютно своим среди небольшой группы разведчиков-нелегалов,
о подвигах которых в последние годы рассказывала наша газета. Просьба
рассекретить неизвестного Героя рассматривалась больше двух лет. И, спасибо
руководству СВР, "добро" после колебаний и многочисленных согласований было
все-таки получено. Мы проговорили несколько часов, но пока, в ближайшие лет
50, поведать читателю позволено лишь о малой толике им совершенного.
— Я, Алексей Михайлович Козлов, полковник СВР, и расскажу вам о себе,
называя свое настоящее имя. Два года я сидел в тюрьме в ЮАР. Причина моего
ареста — предательство. Вышел из южноафриканской тюрьмы в 1982-м. Хотя, как
"вышел", — меня обменяли, и после этого я четыре года проработал здесь, в
Центре. Но потом здорово загрустил. Позвонил Юрию Ивановичу Дроздову
(тогдашнему начальнику Управления нелегальной разведки — Н.Д.) и сказал, что
больше я так не могу. Дроздов спросил меня: "А как ты себе в конце концов
это представляешь? Ты всем известен, и как можно тебя снова куда-то
посылать?" Затем немножко поразмышлял: "Знаешь, ты же нигде не числишься в
розыске, потому что нам тебя отдали. И потом какой дурак подумает, что
человек, только что вынув голову из петли, опять собирается ее туда сунуть.
Давай езжай".
— И вы поехали? Но куда?
— Дали мне в зубы паспорт, тоже западный. У меня раньше был немецкий, а в
этот раз получил документ другой европейской страны. И после этого я еще
десять лет работал вдали от дома. Начал ездить. А куда? Вот тут я вам,
ребята, ни хрена не скажу.
— Ну а где родились, как пришли в разведку?
— Родился в 1934 году в селе Опарино под Вологдой. Меня забрала к себе в
Вологду бабушка. В школу поступил в 1943 году. Закончил ее с серебряной
медалью и в 1953-м поступил в Московский институт международных отношений.
— Как вам такое удалось? По блату?
— Какой блат! Я приехал из Вологды с деревянным чемоданчиком с висячим
замком. В Москве до того ни разу не был. Я все сдал на "отлично". А в 1959-м
меня вызвали на Лубянку. Предложили стать разведчиком-нелегалом.
Язык немецкий был у меня нормальный. В Германию меня направили проездом,
всего-то на три недели. Потом была Дания. Каждый разведчик-нелегал должен
иметь профессию прикрытия. У нас в Москве такие профессии прикрытия давали:
слесарь по ремонту автомашин, мастер по починке холодильников или
телевизоров и т.п. А меня сделали техническим чертежником. Эту профессию я
ненавидел, — по складу я гуманитарий. Но пришлось согласиться. И когда в
конце октября 1962 года я приехал в Копенгаген, то пришел в один технический
институт, где готовили чертежников. В общем, стал чертежником с датским
дипломом.
— А какая у вас была национальность и какой паспорт?
— Немец был я. Паспорт — западногерманский. Из Центра мне было предложено
совершить обкатку по нескольким странам, поскольку паспорт-то был липовый.
Выбрали Ливан. Потом по заданию Центра выехал в Алжир, причем не заезжая в
Европу, и устроился на длительное оседание уже там. В Алжир ко мне приехала
жена.
— А как вы сумели объяснить местным ее приезд?
— С ней мы поженились в Москве перед самым моим выездом. В Союзе она
находилась на подготовке. А когда приехала, мы нашли для нее соответствующую
легенду. У меня были знакомые французы. Кто-то из них уехал, кто-то умер.
Зато у нас был адрес, по которому жена якобы могла в свое время жить.
Приехала она, конечно же, как немка, а французский выучила уже в Алжире. И в
этой стране мне повезло: прошло два года после получения страной
независимости, и алжирцы стали уничтожать всю документацию на всех
иностранцев, которые жили там до этого. Потом мне было очень легко говорить
в других государствах, что я 20 лет прожил в Алжире, где зарабатывал много
денег. Так я легендировал свои средства на будущее.
А жена забеременела, и нам было предложено выехать в Западную Германию и там
уже окончательно завершить свой документальный вариант с женитьбой. Ведь
паспорта у нас обоих были липовые. Сначала мы заехали в Тунис, затем в
Голландию, потом во Францию, после этого я поехал в Штутгарт, а жену оставил
на границе во французском Страсбурге.
— Почему вы въехали в ФРГ в одиночестве?
— Не мог я ее взять, не знал, как у меня повернутся дела. Жена беременная, и
черт его знает, что со мною будет. В Штутгарте устроился чернорабочим в
химчистку: только туда и взяли. Был тогда в этом городе довольно свободный
режим. Поэтому мы без труда получили внутренние удостоверения личности и
официально поженились. У нас родились сын, потом дочь — все это в течение
двух лет, а разница в возрасте у моих двух детей всего 11 месяцев. Так что
времени мы не теряли. После рождения детей мы получили вместо наших прежних
внутренних удостоверений настоящие западногерманские паспорта и с великим
сожалением спалили в печке паспорта липовые.
— Почему с сожалением?
— Потому что уж очень они были хорошие. Но настоящие все равно лучше. После
этого нас вызвали обратно в Россию. Дома провели мы пару месяцев и дали мне
задание выехать на длительное оседание в одну из стран Бенилюкса. Поселился
я в столице. Устроился на работу в химчистку гостиницы "Хилтон", нашел
квартиру, и ко мне приехала жена с двумя детьми.
— А дети не догадывались, из какой они страны?
— Нет. Сын пошел в детский сад, дочь мы устроили в ясли. Между собой они
говорили только по-французски, а с нами — только на немецком.
— Русского не знали?
— Откуда же?
— А два месяца в России?
— Не давали им русский язык выучить. Не знали они его совсем. А жена моя
устроилась в столице преподавателем немецкого языка в школу, которая была
аккредитована при НАТО, там учились дети натовских сотрудников. Я же стал
генеральным директором одной крупной химчистки.
— Бенилюкс, НАТО — наверняка вы добывали сведения об этом военном блоке?
— Конкретно могу сказать лишь одно: шла оперативная информация. Я бы сказал
так: даже работая в химчистке, можно добывать актуальную информацию.
— У вас были свои агенты?
— Нет, агентуры у меня не было. Я там был один. Но в 1970 году моя жена
тяжело заболела, и пришлось возвращаться на Родину. Потом моя жена умерла. А
мне было предложено работать одному по кризисным точкам.
— Что это такое?
— Это в основном в тех странах, с которыми мы не имели дипломатических
отношений и где возникали кризисные ситуации. А обосновался я на жительство
в Италии. У меня установились хорошие связи с фирмами, которые выпускали
материалы для химчистки — химикаты, машины... И они предложили мне быть их
представителем во всех странах мира, кроме самой Италии. Меня это
устраивало. Я был прописан в Риме, но бывал там по два-три месяца.
Разъезжать приходилось по разным странам: Египет, Иордания, Израиль, Кувейт,
Ливан, — там было вообще полно огня. Затем Саудовская Аравия и много еще
чего. Иран, к примеру. Португалия, где был тогда фашистский режим. Еще
несколько государств, названия которых предпочитаю хранить при себе. У меня
было очень много связей. Родственники министров в Ливане, офицеры
израильской армии и их политики. Была масса друзей в Иране и среди полиции.
А Иран нас очень интересовал. Некоторые политические деятели в том же
Египте. Удалось получить многое. Наградили меня орденом Красной Звезды.
— Как вы переправляли информацию на Родину?
— Как-как? В основном я передавал через тайники. А самую жгучую информацию
отправлял в письмах в тайнописи на определенные адреса.
— Радио у вас было?
— Обычный радиоприемник. И раз в неделю слушал сообщения из Центра.
— И все это время один?
— Естественно. Но у меня была масса друзей среди арабов и евреев. А как же
без людей? Причем это были настоящие друзья, которые не знали, кто я такой,
но доверяли мне, а я — им.
— А в посольства советские вы не заходили?
— Никогда в жизни не был. Нельзя. Ни в коем случае. Зачем?
— Неужели не стремились хоть изредка поговорить с кем-нибудь по-русски?
—Если бы я к этому стремился, меня надо было бы гнать со службы, только и
всего.
— Но с кем-то из соотечественников вы встречались?
— У нас очень редко бывали личные встречи. Например, в Италии, я там был
десять лет прописан, всего две. Приезжали из Центра. Были личные встречи
только тогда, когда я выезжал в какую-то другую нейтральную страну. А в
государствах со сложной оперативной обстановкой — никаких. Бывало, ну раз в
два года — я приезжал в отпуск. Жена у меня тяжело болела и попала в
больницу. Дети жили в интернате. И я в отпуске проводил все время с ними.
Иногда приходила из больницы жена... А так — никаких встреч. Как раз под
Новый год нужно мне было возвращаться на Родину. Прилетел я из Тегерана в
Копенгаген, встречаюсь с резидентом. Обменялись мы паспортами. Я дал ему
свой железный паспорт, а от него получил другой. Резидент поздравляет меня с
Новым годом и с награждением "Знаком почетного чекиста". И добавляет:
поздравляет тебя еще один общий знакомый, Олег Гордиевский. Это я к тому,
что нельзя нелегалу, если нет на то крайней необходимости, общаться со
своими коллегами из резидентуры.
— Но кто обеспечивал вас деньгами?
— Центр, естественно. Приходилось много ездить. В 1977-м мне впервые было
приказано выехать в ЮАР — тогда страну чистого апартеида. Разведку
интересовали ее тайные связи с Западом. Побывал в Намибии — колонии ЮАР. Там
уран добывался обогащенный уже на 80 процентов. И весь этот уран шел в
Америку. А ведь официально США, Англия и другие западные страны к тому
времени объявили ЮАР экономический бойкот. В 1978-м я сам предложил
совершить поездку по приграничным прифронтовым государствам — Замбия,
Ботсвана, Малави...
— Алексей Михайлович, а что еще нас интересовало в ЮАР?
— Есть там все-таки атомная бомба или нет. Потому что в 1978 году была
зафиксирована похожая на атомный взрыв вспышка в южном полушарии неподалеку
от Кейптауна. Это заинтересовало и нас, и американцев. Почему я Малави
включил в свою поездку — это было единственное африканское государство,
которое установило с ЮАР дипотношения. И приехал я туда в город Блантайр. А
все белые, жившие в этих государствах, очень быстро между собой сходились.
Раз ты белый, да еще немец, только что приехавший из Германии, — этому можно
рассказать абсолютно все.
Мы сидели и разговорились про атомную бомбу. И вдруг одна пожилая женщина
открывает глаза: подождите, мы же в декабре 1976 года обмывали ее
изготовление шампанским. А дело в том, что у них есть атомная
научно-исследовательская лаборатория Пелендаба. Существовали и у
американцев, и у нас подозрения, что они создают там атомную бомбу. И я тут
же, моментально сообщил в Центр о разговоре.
— Потом ваше сообщение нашло подтверждение?
— Нашло.
— Алексей Михайлович, все шло так успешно, и вдруг...
— В 80-м году меня вдруг опять послали в ЮАР. Прилетел я туда. Съездил в
Намибию. И вот в Виндлуке, столице Намибии, я заметил за собой наружное
наблюдение.
— С чего это? В первый раз за все время?
— Да. Первый раз за все время. Но деться уже было некуда. Куда мне было
ехать из Намибии? Я никуда не мог вылететь, только в ЮАР. Прилетаю в
Йоханнесбург, самолет приземляется, а я смотрю — черная машина направляется
к нашему самолету. Подъехали к трапу. Предъявили мне документ юаровской
контрразведки, надели на меня наручники, отвели в аэропорт, в специальную
комнату, заставили раздеться до трусов. И затем притащили мои вещи, одели и
повезли в Преторию. И месяц после этого я был во внутренней тюрьме в полиции
безопасности, это контрразведка ЮАР.
Допросы — день и ночь. В первую неделю мне спать не давали ни секунды. Я
засыпал прямо стоя, иногда даже падал. И скажу я вам, у моего следователя в
кабинете висел прекраснейший портрет Гитлера. А сам он был поклонник Эрнста
Кальтебруннера. Полковник Глой был настоящий нацист. Он меня и допрашивал.
Допросы велись в основном в подвале. В общем, было хреново.
— Вас пытали?
— А куда от этого денешься? Но прошла неделя, и вдруг мне решили дать
выспаться. Но как выспаться: я спал в своей камере, и всю неделю она будто
бы наполнялась звуками человеческих голосов. Как будто бы кого-то пытали
рядом со мной. Люди орали, скрежетали зубами, плакали, словно их избивали. И
все эта какофония — с помощью магнитофона. Через каждые полчаса ко мне
заходила охрана. Я должен был вставать перед ними.
Однажды я пришел на допрос. Сидят два человека. Один из ведомства по охране
конституции Западной Германии, другой из службы разведки Западной Германии -
БНД.
— А вас допрашивали на немецком или на английском?
— На английском. Достали мой радиоприемник. Достали блокнот, в котором были
копировальные листы. И дают они мне фото жены, а потом мою фотографию.
Перевернул эту фотографию и там вижу "А.М.Козлов". После этого я не стал
говорить, что не верблюд. Сказал: да, я советский офицер, разведчик и все. И
больше я ни черта не сказал за все два года, что бы они там ни пытались со
мной делать. Это, между прочим, установлено абсолютно точно.
Я мог бы многое рассказать вам, как шесть месяцев просидел в камере
смертников в тюрьме Претории, как по пятницам в пять утра меня водили на
казни: виселица находилась на втором этаже. Потом люк опускался, человек
падал. А внизу стоял величайший мерзавец доктор Мальхеба, который делал
последний укол в сердце повешенному, чтобы тот окончательно умер. Потом его
выносили. Однажды этот доктор осматривал и меня. Самое интересное, что и в
тюрьме тоже был апартеид: тюрьма для черных, тюрьма для белых. Только вешали
вместе и черных, и белых.
У меня не было никаких прогулок. Камера — три шага на четыре. Параша,
кровать и стол. Стула даже не было. На стенах гвоздем нацарапаны последние
слова тех, кто там сидел и кого вешали еще до меня. Много чего было
написано, и я читал все это творчество. Завтрак в 5.30 утра: кружка
жидкости, то ли кофе, то ли чай. Приносили два куска хлеба и миску каши.
Обед — в 11 часов и ужин в 3 часа дня. 4 куска хлеба, кусочек маргарина,
джема и тарелка супа. Ел в 3 часа, а свет выключали только в 22 часа. У меня
аж видения начались. Все время я вспоминал почему-то не про семгу и не про
икру, а про отварную картошечку с паром, про помидорчики, про огурчики.
Когда меня освобождали и взвесили, то у меня было 59 килограммов или 58. А
попал я-то с весом где-то под 90. Никаких газет, радио — ничего. Все два
года я не знал, что вообще творится в мире. Прогулок не было.
Самым страшным было для меня то, что Центр не знал, где я. Оказывается, они
еще потом три месяца давали мне радиограммы. Не знали, куда я делся. Пропал
и все.
— А в чем они вас конкретно обвиняли?
— Обвинения не предъявили никакого, мне сказали, что я посажен по закону о
терроризме, статья девятая. А это означало, что мне не обязаны сообщать,
почему я арестован. Я не имею права на адвоката, не имею права иметь общение
ни с внешним миром, ни с семьей.
И вот наконец 1 декабря 1981 года, через 6 месяцев после ареста, пришел ко
мне начальник тюрьмы и заявил, что премьер-министр Бота официально объявил
по телевидению и по радио, что я нахожусь под арестом. Я просидел до мая
1982 года, когда ко мне пришел начальник тюрьмы, принес костюм, а до этого
сняли с меня мерку, я сначала не мог понять для чего. И сказал: тебя
обменивают. А мой следователь полковник Глой крепко пожал мне руку и сказал:
ты извини за все то, что с тобой здесь произошло, мы просто не знали, с кем
мы имеем дело, а сейчас видим, что ты нормальный мужик и настоящий парень.
Пожал мне руку и там оказался значок. Я разглядел его уже в самолете: это
был значок полиции безопасности ЮАР с правом ареста. Значок потом подарил
Владимиру Ивановичу Завершинскому (первый заместитель директора СВР. — Н.Д.)
на его 50-летие и написал "настоящему мужику и нормальному парню".
А когда они передали меня сотрудникам разведки, те меня сначала повезли на
огромнейшую скалу. Говорят, вот здесь мы тебя и расстреляем, давай,
становись вон там. Ну я постоял. Потом взяли меня за шиворот, запихали в
машину и повезли в аэропорт. Боинг-747 Джамбо, нас летело всего 8 человек. Я
и остальная моя охрана. Прилетели мы во Франкфурт-на-Майне.
Посадили меня в вертолет. И еще 300 километров мы летели и приземлились
около КПП Херлесхаузен, где и проводился обмен. Сначала привезли тех людей,
на которых меня обменяли. 11 человек: 10 немцев и офицер армии ЮАР, который
попал в плен в Анголе во время рейда южноафриканской армии. В автобусах с
этими одиннадцатью были их чемоданы. А мне вообще вещей не отдали. Только
маленький кулечек, где кусочек зеленого мыла. Зачем я его взял из тюрьмы,
так и не знаю.
Подвезли меня к какому-то ангару. Смотрю, две фигуры — Виктор Михайлович
Нагаев, генерал-майор ныне в отставке, и Борис Алексеевич Соловов, наш
начальник отдела безопасности — бывший. Ну расцеловались, конечно. Посадили
меня в машину, и поехали мы до Берлина.
В Берлине мне товарищи стол хороший сделали. Там была и икорочка, и семга.
Но я всю отварную картошку смолотил и всю селедку. Мне тогда представитель
наш Василий Тимофеевич Шумилов, царство ему небесное, хороший мужик был
генерал-лейтенант, сказал: "Ты, Лешка, сожрал у нас весь представительский
запас селедки".
— Давайте попытаемся ответить читателю на естественный вопрос: почему их
спецслужбы на вас вышли?
— Ну так я же вам говорил: из-за предательства. С Олегом Гордиевским я
вместе учился в институте, в МГИМО. Он был на два курса младше меня. Его
брат Василько — на два курса старше. Мы вместе с Олегом Гордиевским были в
комитете комсомола. Долгое время никто не мог понять, почему я был
арестован. Меня-то ведь выпустили, вернее, обменяли в 82-м году. А
Гордиевский-то сбежал в 85-м. А он был исполняющим обязанности резидента в
Лондоне. Вот вам и ответ.
— И вся та история с паспортом, который вы меняли в Дании, и привет от
Гордиевского были неслучайны.
— Да меня бы раньше взяли б. Еще на Тайване или после Тайваня в Лиссабоне, или в Мадриде или еще где-то — в Осло. Но трудно было. И взяли в ЮАР. А я, кстати, спросил тех немцев, которые меня допрашивали: слушайте, это вы специально сделали, чтобы меня арестовали здесь, в ЮАР? Они мне прямо ответили: конечно. Тебе было бы хорошо, если бы арестовали где-нибудь в Англии, или в Дании, или в Германии.