You are viewing memo_projects

April 11th, 2013

Перепост : Николай Вечтомов рассказал мне о себе и о своей войне

Оригинал взят у alexvadim в Николай Вечтомов рассказал мне о себе и о своей войне
Vetch1

Я коренной москвич, здесь родился, но детство провел сначала в Петербурге, где жил мой отец, затем на Урале, в Челябинске и в Екатеринбурге вместе с родственниками – так сложились обстоятельства. И в Москву окончательно вернулся уже в 1934-м году. Я жил в Южинском переулке, теперь он называется Палашевским - около площади Пушкина. Это моя родина. Школа, куда я ходил, была не так чтоб уж очень близко - 118-я средняя школа, между Планетарием и Зоопарком, бывшая женская гимназия. Здание стоит до сих пор, но теперь там совсем другая организация. В эту школу я и ходил, начиная с 4-го класса, когда вернулся. В четвертом классе к нам попал очень хороший художник-преподаватель, который профессионально ставил натюрморты и акварели, даже научил углем рисовать. И он обратил внимание, что у меня есть определенные способности. И очень мне рекомендовал продолжать, но я как-то не воспринял это тогда. Закончил я ее в 41-м, когда и начались, как было сказано в одном чешском журнале, мои «очень длинные каникулы». Когда началась война, я поинтересовался в военкомате, но мне сказали – сидите и ждите повестки. И я какое-то время еще работал. Дежурили во время налетов – на места, где я жил, Южинский, Трехпрудный, Богословский переулки падали тонны бомб. От Белорусского вокзала прорывались отдельные «Хейнкели», пытаясь пройти к центру, некоторым это удавалось. Первый налет был 22-го июля, потом – почти что каждую ночь, в крайнем случае через ночь. Зажигалки падали во двор, но лично мне не удалось схватить ни одной. Такая музыка была, особенно в первые налеты! Включались мощные сирены, и все это сливалось в жуткий вой. Конечно, народ бежал в бомбоубежища, в метро, иногда даже чуть не в исподнем. Стреляли зенитки, и тоже был очень своеобразный звук. После разрыва зенитных снарядов осколки летят со своеобразным стоном. Одному моему товарищу осколок даже попал на бегу в подошву. Потом он нам ее показывал. Масса осколков валялись на улице. В первый налет наша артиллерия была малокалиберной – палили много, но эффекта было мало. И немцы прорывались. Потом появилась более тяжелая артиллерия, и стали ставить такие заслоны, что больше не прорывались. Перед большим театром стоял сбитый самолет. Так что я сидел, и ждал повестки. Когда мы обращались в призывные пункты, нам говорили: «Ждите». Приказано было всех, кончивших десять классов, не брать. И на июль-август я даже поступил работать электомонтером в здание Наркомзема. С крыши было видно все, и однажды тонная бомба упала на Колхозной площади, но не разорвалась, все было оцеплено и два полковника шли, чтобы ее разрядить. Неразорвавшиеся бомбы попадались довольно часто – в нашем районе, на углу Спиридоновки и Ермолаевского бомба попала в подвал и торчала себе из окошечка. На Садовом стоял киоск – бомба попала в него, напротив, рядом с Филатовскрй больницей, стоял двухэтажный домик деревянный, его тоже совершенно разнесло. Около нас, в Трехпрудном переулке, стояла пятиэтажная новостройка 122-й школы. В нее угодила тонная бомба, и погибло семнадцать человек. В Богословском переулке стоял длинный четырехэтажный жилой дом – бомба попала прямо посередине. Дом разделился надвое и, как на картинке в фильме «Белорусский вокзал», были видны стены изнури, часы, репродуктор.
9 августа пришла повестка – явиться с вещицами на сборный пункт в школу на Лесной. Она и сейчас стоит. Я взял все самое необходимое, попрощался с матушкой. Даже и слез не было – люди еще не привыкли, не понимали, что происходит. Попрощался, как оказалось, на долгие годы – вернулся я только в конце сорок пятого. Сначала нас погрузили в эшелон, первая же ночь была тревожной – на кольцевой дороге началась бомбежка. В теплушке было человек тридцать-сорок, самого разного возраста. Мы простояли еще день, и после этого поехали дальше на Восток, не на Запад, как имеющие десятиклассное образование. Не доезжая Саратова, нас выгрузили в Татищево, где был огромный сборный формировочный пункт. Там нас разместили в палатках – был август, лето. Кого там только не было, в этом пункте. Был, например, батальон эстонцев. Вели они себя подтянуто, не смешивались с другими, держались особняком и пели какую-то свою эстонскую солдатсую песню, отбивая ритм. В этом пункте мы были меньше месяца в общей сложности, когда однажды нас выстроили в длинную-длинную шеренгу перед прибывшей группой военных – полковников и подполковников всех родов войск. Они проходили вдоль строя и тыкали пальцем кому в какую группу. Оказалось, что они были из разных училищ – саперного, артиллерийского, авиационного и танкового. Конечно, не спрашивая, по внешним данным, меня направили в танковое – из-за небольшого роста, очевидно. Нас сразу же погрузили опять на поезд и повезли в Саратов, вокруг которого были всевозможные училища, прямо на проходную. Так я попал во второе саратовское танковое училище средних и тяжелых танков. У «Т-34» и «КВ» моторы одинаковые, даже прицелы одинаковые. Но «КВ» - тяжелая невероятно машина, тонн на десять тяжелее «Т-34». И нас учили ускоренным курсом – выпустили в октябре следующего года. Командиром танка, с двумя кубиками. Командовать танком ведь дело нелегкое – у тебя ведь еще три человека. И в октябре 42-го вышел приказ главного управления автобронетанковых войск, гавтуказ, сокращенное словечко, о присвоении звания командира танка всему нашему выпуску – в основном москвичам. Быстренько выдали нам офицерскую форму, весьма скромную по военному времени, куда можно было привинтить кубики. И отобрали нас из выпуска группами, человек по семь в разные части. Выписали аттестаты, и на сталинградский поезд, в резерв автобронетанковых войск сталинградского фронта. Находился этот резерв на ветке по Актубе, напротив Сталинграда, на хуторе Царев, связанном еще с Батыем. Нас прибыло пятеро, а там было не меньше ста человек, обстрелянных, уже бывавших в боях. Поставили на довольствие ждать распределения. Был уже конец ноября. Дисциплина была совершенно свободная, никакая не военная. Ветка шла дальше до Волге, со всякими ответвлениями. Гнали на фронт боеприпасы, продовольствие. Продвигаться было тяжело – дальше было все разбито, бомбежки были беспрерывные. Шли очень большие бои в небе – там я наблюдал совершенно фантастическое зрелище, космическое, если абстрагироваться от войны. Схватились группа «Мессеров» и группа наших «Ястребков» и «Лавочек». Со стороны Сталинграда шел постоянный гул, Царев был километрах в 10-15 и я просто отправился туда пешком, посмотреть на войну. И абсолютная тишина, никого нет, ни техники, ни живой силы, никого. Только Волга, очень широкая в тех местах, больше километра. И вот я увидел панораму Сталинграда, эти руины, над которыми все время кружили самолеты – не поймешь чьи, даже наши «У-2» и итальянские. Потом уже, на расстоянии, в стороне от города я увидел их хоровод, настоящий клубок из пяти наших и пяти немецких самолетов. Изредка из этого клубка кто-то выпадал – через крыло, и в землю.Read more...Collapse )

Перепост : 90 лет Николаю Евгеньевичу Вечтомову

Оригинал взят у alexvadim в 90 лет Николаю Евгеньевичу Вечтомову
Дорога
Николай Вечтомов. "Дорога". 1983 г.

"Лианозово" - не школа, а образ жизни"
Вадим АЛЕКСЕЕВ, газета Культура, 2 апреля 2004

"Лианозово" никогда не составляло единой художественной школы. Просто в Лианозове жил Оскар Рабин. В деревне Виноградово - Е.Л.Кропивницкий. В поселке Северный - Н.Е.Вечтомов. Название придумали в МОСХе в тот момент, когда исключали Е.Л.Кропивницкого за "формализм и организацию лианозовской группы". Кропивницкому пришлось писать объяснительную: "Лианозовская группа состоит из моей жены Оли, моего сына Льва, моей дочки Вали, внучки Кати, внука Саши и моего зятя Оскара Рабина". По свидетельству Всеволода Некрасова, "никакого оформления - условий, манифестов, программ - все равно не было. Не было самого вкуса, охоты самим себя обзывать, числить какой-то группой и школой. Зато был серьезнейший интерес - а что там делают остальные? Так лианозовская группа, которой не было, и формировала лианозовскую школу, которой не было, но которая чем дальше, тем больше ощущается ого какой школой".
Николай Евгеньевич Вечтомов, единственный из лианозовцев, до сих пор так и живет там, в поселке Северный. Однажды, во время прогулки по Рогачевскому шоссе, он наблюдал позднее свечение облаков, когда они подкрашиваются вечерней зарей. Из этого конкретного пейзажного впечатления родились его первые абстрактные композиции. Однако, начав, как и многие, с абстрактного экспрессионизма, Вечтомов быстро нашел собственную, мистическую, сюрреалистическую манеру. "Мы живем в темноте и уже свыклись с ней, вполне различаем предметы. И все же свет мы черпаем оттуда, из сияния закатного Космоса, он-то и дает нам энергию видения. Поэтому для меня важны не предметы, а их отражения, ибо в них таится дыхание чужеродной стихии", - открылся он однажды Немухину.
На самом деле Вечтомов не заглядывает в бездну, он ее созерцает. Он медитирует над бездной, в которой мы узнаем себя. Вечтомов гармоничен и этим помогает нам постичь запредельную правду бытия. Красный цвет здесь пульсирует в нереальном, фантастическом пространстве, создавая кинетику. Это космос внутри нас. Это трещина, разделяющая искусство и жизнь. При всей своей потусторонности картины Вечтомова очень конкретны, в них ощущаешь землю. В мягких, лирических вещах есть пружина и динамика. Его работы - переживание собственной удивительной биографии. Потомственный москвич, житель славного позднейшей мистикой Южинского переулка, Вечтомов окончил школу 22 июня 41-го. Был под Сталинградом, на Курской дуге попал в плен, дважды бежал, добрался до Праги, где жил дядя, знаменитый музыкант. Когда шел ночами по Чехии, он видел дорогу, звезды, небо. Ушел в партизанский отряд, один взял в плен трех немцев и взорвал несколько эшелонов. Живой и здоровый добрался до Москвы. Теркин? Швейк? Чонкин? Человек скромный и очень доброжелательный - большая редкость среди художников - он не любит рассказывать о себе. Искусство замечательно дополняет жизнь Вечтомова. Оно меланхолично - он гармоничен, потому ничто не становится запредельно трагичным. Так они и живут по закону сообщающихся сосудов. Как говорил Кропивницкий, "его полотна - это окна, открытые в неведомый мир. Это не трансцендентный мир, даже не мир снов или подсознания. Это мир космоса. Не того космоса, о котором пишут фантасты. Точнее, он не стал им, потому что средства художника были иные. Он не натуралист, реконструирующий обстановку межпланетного путешествия. Он передает ощущение, среду миров, существующих или не существующих, и делает это убедительно".
В 2004 году Николай Евгеньевич празднует 81-летие. В Третьяковке готовится ретроспективная выставка. А пока новая "Галерея мастеров" в Ветошном переулке представила собрание его работ на бумаге, от ранних абстрактных рисунков до "черных волн" последних акварелей, о которых рассказал корреспонденту "Культуры" сам автор.
- Ваши большие пространственные композиции строятся по законам пейзажа.
- Я начинал с натурных работ после войны. Позже огромное впечатление я получил от замечательных поездок на Дальний Восток, Кунашир, Курилы, Охотское море. Воспоминание о Кунашире долго не оставляло меня. Я люблю природу непричесанную, а она там настолько величественная, что полностью соответствовала моим чаяниям. В Третьяковке я хотел бы сделать итоговую выставку всей жизни. Я бы даже нарушил искусствоведческие каноны и смешал экспозицию с ранними, долианозовскими работами, когда я полностью занимался натурным пейзажем или делал их по эскизам. Пейзажи писали все - и Оскар Рабин, и Немухин. У меня даже хранится 60-го года очень хороший натурный этюд Лиды Мастерковой. Но считается, что такое сочетание - нарушение экспозиционных принципов.
- Насколько тесно вы связаны с натурой?
- Родной брат моей бабушки по отцу, Александр Александрович Чернов, был академик, геолог, дружил с Обручевым, участвовал в невероятных экспедициях. В Монголии провел ночь на острове у какого-то буддийского монаха, участвовал в раскопках Мертвого города. Он открыл Печорский угольный бассейн. Фактически весь северный уголь и нефть - его рук дело. У него есть молодая внучка - моя двоюродная сестра. Я же всегда был заводилой походов и компаний. В 65-м году мы работали с Оскаром в оформительском комбинате. Там были налажены автобусные поездки группами по 15 - 20 человек. И вот я уговорил Оскара поехать в Ростов и Борисоглебск. И мы поехали с ним и дочкой Валей. Переславль-Залесский, Ростов, Борисоглебск - все в один день. Борисоглебск произвел на нас самое сильное впечатление. В основе моих "Древних стен" лежит Борисоглебский монастырь. Замечательная архитектура. Валя не рисовала тогда, фотографировала, и на нее это так повлияло, что вскоре появились и рисунки. Отсюда пошли ее люди с лошадиными головами на фоне старых стен и ростовского озера.
- Вы выросли в музыкальной семье. Это повлияло на вас как на художника?
- Отец был скрипачом, его брат и мой дядя - знаменитым чешским виолончелистом. Я неравнодушен к музыке. Оскар Рабин вообще часто ставил какие-то пластинки, когда писал свои работы. Он любил Шостаковича, я - более мажорную музыку, Бетховена. Совсем другое - светомузыка, Скрябин, ведь звуки могут создавать реальное световое впечатление. И наоборот, живопись - переходить в музыкальные аккорды. Красное переходит в мажорное. Контрасты форм, пронизывающих пространство, создают какие-то ритмы.
- В знаменитой серии картин "Ночные полеты" зафиксирован сюрреализм самой вашей жизни?
- Да, Сталинград врезался в мою память на всю жизнь четко, как в кинокадрах. Заволжье, ровное место, запорошенное снегом. Нас шло двое. Надо было найти расположение тринадцатого мотомехкорпуса, куда нас определили. Военных действий не было, немцы отошли, откатились на юг. И было ощущение полной безлюдности, что не осталось никаких военных. Странное зрелище представляли собой остатки какой-то румынской дивизии - грянули морозы, они в своих высоких бараньих шапках, в абсолютно животном состоянии, голодные, по-русски не говорят, брели, лишь бы куда-то сдаться. Место пустынное, редкие деревни, калмыцкие поселения, где нет никакой скотины, ничего. Время от времени доносились взрывы, пролетали самолеты. Было морозное утро, все вокруг запорошено снегом. Вдруг показался наш "ястребок" и тут же "мессершмит". Они снизились, разошлись, и началась дуэль, единоборство. Развернувшись, стали атаковать друг друга влобовую, в километре от нас. Трассирующие потоки пуль - все было, как в немом кино. После того как они прошли друг над другом, наш развернулся через крыло и сразу пошел вниз. Удар об землю, бензиновое кольцо вокруг, и все. И ни одной души кругом - кто и когда его найдет? Вот и сюрреализм.
- О "Лианозове" говорят как о группе единомышленников, при том, что в искусстве каждый пошел своим путем.
- Ни о какой школе говорить нельзя - настолько четко каждый сформулировал в работах свои индивидуальные принципы. Мы всегда пытались держать творческую границу. Это был непреложный закон нашей дружбы. Быть только самим собой. Мы всем интересовались, доставали роскошные монографии, но никогда никому не подражали. Я спокойно показываю свои вещи, зная, что внутреннее состояние неповторимо. Мои работы связаны не только с собственным состоянием, но и с общественными катаклизмами. Тайфуном, например. Эпичностью легенды. У меня сложный ассоциативный ряд. Мне подсказывает внутренний голос. Название рождается в процессе работы, тогда же возникают и новые идеи. Многое, гробницу Чингисхана, например, вообще очень трудно объяснить логически.

Всероссийский конкурс "Кадры для инноваций"

http://www.rsci.ru/grants/grant_news/267/234124.php

July 2014

S M T W T F S
  12345
6789101112
13141516171819
20212223242526
2728293031  

Tags

Powered by LiveJournal.com