Перепост : Николай Вечтомов рассказал мне о себе и о своей войне
Оригинал взят у
alexvadim в Николай Вечтомов рассказал мне о себе и о своей войне
Я коренной москвич, здесь родился, но детство провел сначала в Петербурге, где жил мой отец, затем на Урале, в Челябинске и в Екатеринбурге вместе с родственниками – так сложились обстоятельства. И в Москву окончательно вернулся уже в 1934-м году. Я жил в Южинском переулке, теперь он называется Палашевским - около площади Пушкина. Это моя родина. Школа, куда я ходил, была не так чтоб уж очень близко - 118-я средняя школа, между Планетарием и Зоопарком, бывшая женская гимназия. Здание стоит до сих пор, но теперь там совсем другая организация. В эту школу я и ходил, начиная с 4-го класса, когда вернулся. В четвертом классе к нам попал очень хороший художник-преподаватель, который профессионально ставил натюрморты и акварели, даже научил углем рисовать. И он обратил внимание, что у меня есть определенные способности. И очень мне рекомендовал продолжать, но я как-то не воспринял это тогда. Закончил я ее в 41-м, когда и начались, как было сказано в одном чешском журнале, мои «очень длинные каникулы». Когда началась война, я поинтересовался в военкомате, но мне сказали – сидите и ждите повестки. И я какое-то время еще работал. Дежурили во время налетов – на места, где я жил, Южинский, Трехпрудный, Богословский переулки падали тонны бомб. От Белорусского вокзала прорывались отдельные «Хейнкели», пытаясь пройти к центру, некоторым это удавалось. Первый налет был 22-го июля, потом – почти что каждую ночь, в крайнем случае через ночь. Зажигалки падали во двор, но лично мне не удалось схватить ни одной. Такая музыка была, особенно в первые налеты! Включались мощные сирены, и все это сливалось в жуткий вой. Конечно, народ бежал в бомбоубежища, в метро, иногда даже чуть не в исподнем. Стреляли зенитки, и тоже был очень своеобразный звук. После разрыва зенитных снарядов осколки летят со своеобразным стоном. Одному моему товарищу осколок даже попал на бегу в подошву. Потом он нам ее показывал. Масса осколков валялись на улице. В первый налет наша артиллерия была малокалиберной – палили много, но эффекта было мало. И немцы прорывались. Потом появилась более тяжелая артиллерия, и стали ставить такие заслоны, что больше не прорывались. Перед большим театром стоял сбитый самолет. Так что я сидел, и ждал повестки. Когда мы обращались в призывные пункты, нам говорили: «Ждите». Приказано было всех, кончивших десять классов, не брать. И на июль-август я даже поступил работать электомонтером в здание Наркомзема. С крыши было видно все, и однажды тонная бомба упала на Колхозной площади, но не разорвалась, все было оцеплено и два полковника шли, чтобы ее разрядить. Неразорвавшиеся бомбы попадались довольно часто – в нашем районе, на углу Спиридоновки и Ермолаевского бомба попала в подвал и торчала себе из окошечка. На Садовом стоял киоск – бомба попала в него, напротив, рядом с Филатовскрй больницей, стоял двухэтажный домик деревянный, его тоже совершенно разнесло. Около нас, в Трехпрудном переулке, стояла пятиэтажная новостройка 122-й школы. В нее угодила тонная бомба, и погибло семнадцать человек. В Богословском переулке стоял длинный четырехэтажный жилой дом – бомба попала прямо посередине. Дом разделился надвое и, как на картинке в фильме «Белорусский вокзал», были видны стены изнури, часы, репродуктор.
9 августа пришла повестка – явиться с вещицами на сборный пункт в школу на Лесной. Она и сейчас стоит. Я взял все самое необходимое, попрощался с матушкой. Даже и слез не было – люди еще не привыкли, не понимали, что происходит. Попрощался, как оказалось, на долгие годы – вернулся я только в конце сорок пятого. Сначала нас погрузили в эшелон, первая же ночь была тревожной – на кольцевой дороге началась бомбежка. В теплушке было человек тридцать-сорок, самого разного возраста. Мы простояли еще день, и после этого поехали дальше на Восток, не на Запад, как имеющие десятиклассное образование. Не доезжая Саратова, нас выгрузили в Татищево, где был огромный сборный формировочный пункт. Там нас разместили в палатках – был август, лето. Кого там только не было, в этом пункте. Был, например, батальон эстонцев. Вели они себя подтянуто, не смешивались с другими, держались особняком и пели какую-то свою эстонскую солдатсую песню, отбивая ритм. В этом пункте мы были меньше месяца в общей сложности, когда однажды нас выстроили в длинную-длинную шеренгу перед прибывшей группой военных – полковников и подполковников всех родов войск. Они проходили вдоль строя и тыкали пальцем кому в какую группу. Оказалось, что они были из разных училищ – саперного, артиллерийского, авиационного и танкового. Конечно, не спрашивая, по внешним данным, меня направили в танковое – из-за небольшого роста, очевидно. Нас сразу же погрузили опять на поезд и повезли в Саратов, вокруг которого были всевозможные училища, прямо на проходную. Так я попал во второе саратовское танковое училище средних и тяжелых танков. У «Т-34» и «КВ» моторы одинаковые, даже прицелы одинаковые. Но «КВ» - тяжелая невероятно машина, тонн на десять тяжелее «Т-34». И нас учили ускоренным курсом – выпустили в октябре следующего года. Командиром танка, с двумя кубиками. Командовать танком ведь дело нелегкое – у тебя ведь еще три человека. И в октябре 42-го вышел приказ главного управления автобронетанковых войск, гавтуказ, сокращенное словечко, о присвоении звания командира танка всему нашему выпуску – в основном москвичам. Быстренько выдали нам офицерскую форму, весьма скромную по военному времени, куда можно было привинтить кубики. И отобрали нас из выпуска группами, человек по семь в разные части. Выписали аттестаты, и на сталинградский поезд, в резерв автобронетанковых войск сталинградского фронта. Находился этот резерв на ветке по Актубе, напротив Сталинграда, на хуторе Царев, связанном еще с Батыем. Нас прибыло пятеро, а там было не меньше ста человек, обстрелянных, уже бывавших в боях. Поставили на довольствие ждать распределения. Был уже конец ноября. Дисциплина была совершенно свободная, никакая не военная. Ветка шла дальше до Волге, со всякими ответвлениями. Гнали на фронт боеприпасы, продовольствие. Продвигаться было тяжело – дальше было все разбито, бомбежки были беспрерывные. Шли очень большие бои в небе – там я наблюдал совершенно фантастическое зрелище, космическое, если абстрагироваться от войны. Схватились группа «Мессеров» и группа наших «Ястребков» и «Лавочек». Со стороны Сталинграда шел постоянный гул, Царев был километрах в 10-15 и я просто отправился туда пешком, посмотреть на войну. И абсолютная тишина, никого нет, ни техники, ни живой силы, никого. Только Волга, очень широкая в тех местах, больше километра. И вот я увидел панораму Сталинграда, эти руины, над которыми все время кружили самолеты – не поймешь чьи, даже наши «У-2» и итальянские. Потом уже, на расстоянии, в стороне от города я увидел их хоровод, настоящий клубок из пяти наших и пяти немецких самолетов. Изредка из этого клубка кто-то выпадал – через крыло, и в землю.( Read more...Collapse )


Я коренной москвич, здесь родился, но детство провел сначала в Петербурге, где жил мой отец, затем на Урале, в Челябинске и в Екатеринбурге вместе с родственниками – так сложились обстоятельства. И в Москву окончательно вернулся уже в 1934-м году. Я жил в Южинском переулке, теперь он называется Палашевским - около площади Пушкина. Это моя родина. Школа, куда я ходил, была не так чтоб уж очень близко - 118-я средняя школа, между Планетарием и Зоопарком, бывшая женская гимназия. Здание стоит до сих пор, но теперь там совсем другая организация. В эту школу я и ходил, начиная с 4-го класса, когда вернулся. В четвертом классе к нам попал очень хороший художник-преподаватель, который профессионально ставил натюрморты и акварели, даже научил углем рисовать. И он обратил внимание, что у меня есть определенные способности. И очень мне рекомендовал продолжать, но я как-то не воспринял это тогда. Закончил я ее в 41-м, когда и начались, как было сказано в одном чешском журнале, мои «очень длинные каникулы». Когда началась война, я поинтересовался в военкомате, но мне сказали – сидите и ждите повестки. И я какое-то время еще работал. Дежурили во время налетов – на места, где я жил, Южинский, Трехпрудный, Богословский переулки падали тонны бомб. От Белорусского вокзала прорывались отдельные «Хейнкели», пытаясь пройти к центру, некоторым это удавалось. Первый налет был 22-го июля, потом – почти что каждую ночь, в крайнем случае через ночь. Зажигалки падали во двор, но лично мне не удалось схватить ни одной. Такая музыка была, особенно в первые налеты! Включались мощные сирены, и все это сливалось в жуткий вой. Конечно, народ бежал в бомбоубежища, в метро, иногда даже чуть не в исподнем. Стреляли зенитки, и тоже был очень своеобразный звук. После разрыва зенитных снарядов осколки летят со своеобразным стоном. Одному моему товарищу осколок даже попал на бегу в подошву. Потом он нам ее показывал. Масса осколков валялись на улице. В первый налет наша артиллерия была малокалиберной – палили много, но эффекта было мало. И немцы прорывались. Потом появилась более тяжелая артиллерия, и стали ставить такие заслоны, что больше не прорывались. Перед большим театром стоял сбитый самолет. Так что я сидел, и ждал повестки. Когда мы обращались в призывные пункты, нам говорили: «Ждите». Приказано было всех, кончивших десять классов, не брать. И на июль-август я даже поступил работать электомонтером в здание Наркомзема. С крыши было видно все, и однажды тонная бомба упала на Колхозной площади, но не разорвалась, все было оцеплено и два полковника шли, чтобы ее разрядить. Неразорвавшиеся бомбы попадались довольно часто – в нашем районе, на углу Спиридоновки и Ермолаевского бомба попала в подвал и торчала себе из окошечка. На Садовом стоял киоск – бомба попала в него, напротив, рядом с Филатовскрй больницей, стоял двухэтажный домик деревянный, его тоже совершенно разнесло. Около нас, в Трехпрудном переулке, стояла пятиэтажная новостройка 122-й школы. В нее угодила тонная бомба, и погибло семнадцать человек. В Богословском переулке стоял длинный четырехэтажный жилой дом – бомба попала прямо посередине. Дом разделился надвое и, как на картинке в фильме «Белорусский вокзал», были видны стены изнури, часы, репродуктор.
9 августа пришла повестка – явиться с вещицами на сборный пункт в школу на Лесной. Она и сейчас стоит. Я взял все самое необходимое, попрощался с матушкой. Даже и слез не было – люди еще не привыкли, не понимали, что происходит. Попрощался, как оказалось, на долгие годы – вернулся я только в конце сорок пятого. Сначала нас погрузили в эшелон, первая же ночь была тревожной – на кольцевой дороге началась бомбежка. В теплушке было человек тридцать-сорок, самого разного возраста. Мы простояли еще день, и после этого поехали дальше на Восток, не на Запад, как имеющие десятиклассное образование. Не доезжая Саратова, нас выгрузили в Татищево, где был огромный сборный формировочный пункт. Там нас разместили в палатках – был август, лето. Кого там только не было, в этом пункте. Был, например, батальон эстонцев. Вели они себя подтянуто, не смешивались с другими, держались особняком и пели какую-то свою эстонскую солдатсую песню, отбивая ритм. В этом пункте мы были меньше месяца в общей сложности, когда однажды нас выстроили в длинную-длинную шеренгу перед прибывшей группой военных – полковников и подполковников всех родов войск. Они проходили вдоль строя и тыкали пальцем кому в какую группу. Оказалось, что они были из разных училищ – саперного, артиллерийского, авиационного и танкового. Конечно, не спрашивая, по внешним данным, меня направили в танковое – из-за небольшого роста, очевидно. Нас сразу же погрузили опять на поезд и повезли в Саратов, вокруг которого были всевозможные училища, прямо на проходную. Так я попал во второе саратовское танковое училище средних и тяжелых танков. У «Т-34» и «КВ» моторы одинаковые, даже прицелы одинаковые. Но «КВ» - тяжелая невероятно машина, тонн на десять тяжелее «Т-34». И нас учили ускоренным курсом – выпустили в октябре следующего года. Командиром танка, с двумя кубиками. Командовать танком ведь дело нелегкое – у тебя ведь еще три человека. И в октябре 42-го вышел приказ главного управления автобронетанковых войск, гавтуказ, сокращенное словечко, о присвоении звания командира танка всему нашему выпуску – в основном москвичам. Быстренько выдали нам офицерскую форму, весьма скромную по военному времени, куда можно было привинтить кубики. И отобрали нас из выпуска группами, человек по семь в разные части. Выписали аттестаты, и на сталинградский поезд, в резерв автобронетанковых войск сталинградского фронта. Находился этот резерв на ветке по Актубе, напротив Сталинграда, на хуторе Царев, связанном еще с Батыем. Нас прибыло пятеро, а там было не меньше ста человек, обстрелянных, уже бывавших в боях. Поставили на довольствие ждать распределения. Был уже конец ноября. Дисциплина была совершенно свободная, никакая не военная. Ветка шла дальше до Волге, со всякими ответвлениями. Гнали на фронт боеприпасы, продовольствие. Продвигаться было тяжело – дальше было все разбито, бомбежки были беспрерывные. Шли очень большие бои в небе – там я наблюдал совершенно фантастическое зрелище, космическое, если абстрагироваться от войны. Схватились группа «Мессеров» и группа наших «Ястребков» и «Лавочек». Со стороны Сталинграда шел постоянный гул, Царев был километрах в 10-15 и я просто отправился туда пешком, посмотреть на войну. И абсолютная тишина, никого нет, ни техники, ни живой силы, никого. Только Волга, очень широкая в тех местах, больше километра. И вот я увидел панораму Сталинграда, эти руины, над которыми все время кружили самолеты – не поймешь чьи, даже наши «У-2» и итальянские. Потом уже, на расстоянии, в стороне от города я увидел их хоровод, настоящий клубок из пяти наших и пяти немецких самолетов. Изредка из этого клубка кто-то выпадал – через крыло, и в землю.( Read more...Collapse )