Судьбы в ХХ веке::Жертвы двух диктатур
VI ВСЕРОССИЙСКИЙ КОНКУРС ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РАБОТ СТАРШЕКЛАССНИКОВ «ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИ. РОССИЯ – ХХ ВЕК»
ДВА ИМЕНИ – ОДНА СУДЬБА
Автор: Гуляев Герман, ученик 11 класса средней школы № 36 г. Пензы.
Руководитель: Переяслова Наталья Львовна, учитель истории.
2005
ВВЕДЕНИЕ
История XX века характеризуется беспрецедентными по масштабам и динамизму переменами, затронувшими все сферы жизни общества в большинстве стран мира. Пожалуй, нет другой страны в мире, как Россия, на долю которой выпало бы столько испытаний. Речь пойдет о самом загадочном периоде в истории нашей родины. Его сначала считали - и у нас, и за рубежом - героическим по необычайным трудовым и интеллектуальным свершениям. За невиданно короткий срок Россия из страны, пережившей мировую войну, две революции, кровавую гражданскую междоусобицу и последующую разруху, превратилась в сверхдержаву. СССР достиг такой мощи - не только материальной, но и духовной, - что выстоял и победил в самой кровопролитной войне за всю историю человечества.
Позже были опубликованы многочисленные материалы, появились партийные постановления - начиная с речи Н. С. Хрущева, осуждавшие культ личности Сталина, а также огромное количество публикаций о репрессиях. И тогда этот период предстал как ужасный и позорный, а советский народ - как толпа рабов, работающих по принуждению, из страха за свою жизнь при разгуле государственного террора.
Проще всего признать, что каждая сторона по-своему права. Были определенные трудовые успехи, но было и чудовищное подавление свободы личности. Разве такое невозможно?
Нет, так не бывает. Героизм не может быть подневольным, трудовой подъем - результатом приказа начальства. Массовый террор еще никогда и нигде не укреплял государство, а лишь пробуждал затаенную ненависть к существующему строю. Те, кто убежден в обратном, хорошо знают, по-видимому, что такой страх и лицемерие, но плохо, - что такое подвиг, самоотверженность, энтузиазм, любовь к родине.
Да, субъективная правда существует. Но она чаще всего кривобока, ущербна, не чиста. Она таит в себе ложь или заблуждение. Полуправда не может быть истиной. Даже малая толика лжи может так исказить правду, что она становится опасней откровенной лжи. Так щепотка яда отравляет стакан чистейшей воды.
Подведя итоги ушедшего века, люди говорят о тех тёмных, позорных проявлениях, которые человечеству ни в коем случае нельзя брать с собой в XXI век.
Всем известно, что фашизм, национализм и антисемитизм - это позорнейшие страницы в истории человечества. В те периоды истории, когда животные инстинкты овладевали массами, доводя до психоза целые народы, людские жертвы исчислялись не сотнями, и даже не миллионами, а десятками миллионов. Таким периодом была и Вторая мировая война. Она унесла огромное количество жизней. Еще большее количество людей испытали ад на земле. Роль адских котлов играли концентрационные лагеря, являвшиеся коллективными мерами воздействия и наказания.
Огромные жертвы, понесенные от фашистского режима, удваиваются, если мы прибавим жертвы от сталинского режима. Разница может быть в том, что Гитлер и его команда уничтожили другие народы во имя увеличения благосостояния «высшей расы», а коммунисты уничтожали свой собственный народ.
Чтобы слушать рассказы, читать документы о преступлениях против личности, нужны крепкие нервы. А какие же страдания пришлось пережить людям, испытавшем на себе все средства и приемы чудовищных пыток, применявшихся в те времена...
Особенно потрясает судьба тех людей, которые после гитлеровского ада прошли ад сталинских лагерей, - такой же, если не более, бесчеловечный. Уже сама мысль, что в гитлеровских лагерях они страдали от бесчеловечности врага, который по своей сущности должен был их мучить, давало им силы вытерпеть эти мучения. Но когда они попадали в лагеря сталинские, мысль, что их схватили безвинно, что их терзают люди, которые должны были быть их единомышленниками, что оклеветаны семьи, беспричинно разрушена жизнь их самих, их близких, делала их пребывание в концлагере нравственным, а не только физическим адом. Но были люди, которые гордое имя Человек пронесли через мясорубку этих обоих тоталитарных режимов и - выстояли.
Может быть, их спасли свойственные Человеку чувство юмора и доброта?.. Именно таким я узнал Израиля Исааковича Гуревича, когда познакомился с ним на одном из спектаклей Пензенского областного драматического театра.
Израил Исаакович Гуревич - один из тех, через жизнь которых то воскресное утро 1941 года пролетело с особой трагичностью. Судьба сохранила ему жизнь. Но так ее корежила и ломала, что остается только удивляться, как ему удалось сохранить оптимизм в своем характере, какой-то даже задор.
Для него та война не окончилась в победном мае сорок пятого. Личную свободу он получил ровно через одиннадцать лет. Официальная реабилитация наступила в 63-м. Ему тогда помогли смыть обвинения люди с именами - писатель Сергей Сергеевич Смирнов, например. Но клеймо изгоя не стиралось многие десятилетия, вплоть до падения коммунистического режима.
О своей трагической судьбе я и попросил рассказать Израиля Исааковича.
С ЧЕГО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ
В годы Первой мировой войны в Пензу – город, в котором я родился и вырос, приезжают беженцы из стран Прибалтики и других стран, граничащих с ними. В этом провинциальном городе оказываются Гуревичи - Исаак с беременной женой и двумя сыновьями: Яшей и Левой. В Пензе родился еще мальчик, которого назвали Гришей. В 1915 году семья получила новое пополнение - Сару.
Приехала в то время в Сурский край и молодая женщина по имени Рахиль. Она подружилась с семьей Гуревичей.
В 1920 году, в разгар гражданской войны и разрухи, семью постигли сразу две трагедии: при пятых родах умерла жена Исаака. Не выжил и новорожденный. А спустя еще два месяца умер Яша.
Рахиль Вульфовна, полюбившая с первых дней знакомства Исаака Гуревича, выходит за него замуж. 7 декабря 1921 года в частном приюте акушерки Лозовской появился на свет сын молодоженов - Израил. На восьмой день, совершив положенный обряд обрезания, местный ребе поздравил молодых супругов с приходом в мир еще одного еврея, не зная, разумеется, какие жестокие испытания уготованы Изе в будущем...
Только в зрелом возрасте Израил Исаакович Гуревич узнал, что его мама не была родной мамой для его братьев и сестры. Они тоже звали ее мамой, но обращались к ней на «Вы». «Ия тоже звал ее на «Вы», соседи меня спрашивали, почему я так ее зову, а я отвечал, что братья и сестры так ее зовут. Мама очень хорошо к ним относилась, да и не только к ним. Она была очень добродушной, уважаемой многими людьми человеком и просто хозяйственной женщиной. И уже сейчас, когда я встречаю своих ровесников, они вспоминают мою маму добрыми словами. Она всегда говорила мне: «Сынок, делай людям добро — это тебе, потом вдвойне вернётся благополучием!» И так всю жизнь я прожил, соблюдая это правило, эти драгоценные для меня слова матери» - вспоминает Израил Исаакович.
В годы нэпа Гуревич-старший пытался заняться коммерцией. Он ездил в Москву за товарами - обовью, одеждой, головными уборами и т.д. Магазин снял на улице Московской, в центре города. Рахиль работала у Исаака продавщицей шляпного отдела. Но, к сожалению, доходы были малые, а в стране начался голод, и тогда родители маленького Изика решили продать пианино. Старшие братья и сестра учиться играть не хотели, а Израил был еще мал. После смерти Ленина НЭП ликвидировали и всех нэпманов раскулачили. У Гуревичей вывезли всю мебель, оставили только три кровати, стол, стулья, этажерку для книг и один шкаф для одежды. И тогда отец прекратил коммерческую деятельность и стал кустарем - начал обивать пружинные матрацы. Через несколько лет он переквалифицировался в фотографы. Это была уже не частная деятельность, а кустарная работа в промкомерции. Так он проработал до войны, а затем председатель кооператива пригласил его на должность секретаря. Отец Израила имел 2-х классное образование, но писал хорошо. А в конце своей трудовой деятельности стал кладовщиком хозяйственного склада.
Семья переезжает на другую квартиру, более дешевую, на Старокузнечной улице дома №90. Этот дом принадлежал семье Свиткиных. Квартира Гуревичей занимала половину дома, состояла из зала, двух спален, коридора и остекленной веранды. Кухня и ванная комната с дровяной колонкой были общими с хозяевами. Семья Свиткиных были баптистами, очень религиозными, очень добрыми. У них было четверо детей - два сына Вена и Вава, и две дочери Рима и Нюша, с ними подружилось младшее поколение Гуревичей.
Маленького Израила мама поставила на коньки и лыжи в 4 года. Рядом с их домом был стадион, на котором он катался зимой на коньках. А на лыжах катался по улицам, ведь тогда кроме извозчиков по улицам другого транспорта не было.
С 1928 года братья и сестра Израиля начали уезжать из Пензы. В этом году, после окончания семилетки Лева уехал в Москву к племяннику отца Соле Яшунскому. Это была очень образованная семья. Старший брат их, инженер, был расстрелян в 1937 году, как изменник Родины. Оба брата были высланы на 101 километр от Москвы.
«В двадцатые годы мои родители ходили каждый праздник, каждую субботу в синагогу и брали меня с собой. Она представляла собой двухэтажное здание с большим моленным залом с балконом, где сидели женщины, а мужчины находились внизу. К сожалению, я и мои братья не понимали языка идиш, так как родители считали, что нам не надо ему обучаться. А сами разговаривали на нем когда хотели от нас что-то скрыть. В синагоге, как и все дети пришедшие туда, я слушал молитвы и всей семьей ходили торжественные хода во время праздника. В 1928 году синагогу закрыли. Но в семье не переставали отмечать религиозные праздники.... В 1929 году я поступил в первый класс начальной школы номер шесть. Это школа когда-то была еврейской, в ней учился брат моей будущей жены Хаи (Раи)» - рассказывает Гуревич.
В 1933 году Израил окончил начальную школу и поступил в пятый класс школы №2 имени Рыкова. Там он проучился шесть лет. В этом учебном заведении Изя увлекался самодеятельностью и спортом. Он играл на скрипке, балалайке, гитаре, научился петь и танцевать. На все праздники Израил Гуревич со своими друзьями устраивали концерты и спектакли. В 1938 году команда волейболистов школы №2, в которой играл Израил Исаакович, заняла первое место в школьных соревнованиях города. В газете «Сталинское знамя» напечатали отчет об этих соревнованиях и напечатали фотографию команды. Зимой Гуревич участвовал во всех соревнованиях на коньках и лыжах и занимал второе место по городу.
После выпускного вечера «опытный артист и режиссер» Изя Гуревич поехал в Москву, твердо решив поступать в ГИТИС. Несмотря на огромный конкурс (600 абитуриентов на 20 мест), он прошел.
Однако, учиться в ГИТИСе Изе не довелось. Новая напасть - в августе 1939 года вышел указ о призыве в армию «лиц со средним образованием до учебы в высших учебных заведениях».
Призвали Гуревича в родной Пензе. До ухода в армию он еще успел сыграть в местном театре роль испанского гостя в лермонтовском «Маскараде» и морского офицера в пьесе Корнейчука «Гибель эскадры». Зарплату дали 80 рублей, тогда это были приличные деньги. Проработал Израиль до 31 января, а 1 февраля пришла повестка из военкомата явиться в призывной пункт на ул. Тамбовской. Прошел комиссию, затем его отвезли на станцию Пенза - II, провели санобработку и ночью 2 февраля посадили в товарные вагоны и повезли на Украину.
«Нас привезли на станцию Радомышль. Приехали поздно вечером, идти в часть было далеко, и мы на вокзале зашли в кафе поужинать. А утром прибыли в 469 легкий артиллерийский полк. Первое время служил там радистом» — говорит Изрил Гуревич.
В июне 1940 года принимал участие в «освобождении Бессарабии»: «На берегу пограничной реки красноармейцы спрятались в буртах и следили за тем, как наш командующий в лодке на середине реки встретился с румынским генералом, - вспоминает Гуревич. — Они поговорили и разъехались по разным берегам... Граница между Молдавией и Румынией была открыта. Каждый, кто хотел, мог перейти ее. Все обошлось без единого выстрела» - подчеркивает Израил Исаакович Гуревич.
В январе 1941 года Гуревича перевели в 717-й гаубичный артполк, стоявший в Бердичеве, и с разрешением Пензенского отдела МТБ, назначили начальником секретного сектора штаба полка. 18 июня 1941 был зачитан приказ: следовать на зимние квартиры.
«Нам было известно, что вдоль границы СССР стоят немецкие войска, оккупировавшие Польшу. Было известно количество полков и прочих воинских соединений, и даже фамилии их командиров. Эти сведения хранились в секретном штабе, то есть у меня. Мы чувствовали, что скоро начнется война» — вспоминает Израил Исаакович.
ПЕРВЫЙ КРУГ АДА: ЗАКЛЮЧЕННЫЙ НОМЕР 4266
22 июня 1941 года солдаты были в штабе, в районе Староконстантинова, когда по радио передали сообщение о начале войны. Они уже предчувствовали ее начало, их измучило само ожидание грядущих перемен, опасности. Любая определенность, казалось, будет лучше, чем неизвестность. Поэтому они восприняли известие о начале боевых действий с большим воодушевлением.
Спустя три дня, в местечке Кременец тернопольской области, полк вступил в бой с превосходящими силами врага. Потери за неделю боев составили более двух третей личного состава. Уцелевшие были отправлены на переоформление на восток, но 7 июля оказались в окружении. Поступил приказ командира: уничтожить архив и пробираться через лес поодиночке, кто как может.
Гуревич архив уничтожил и пошел в лес на восток с товарищем Васильевым и другими. Впереди проходила дорога как в овраге, по бокам были поля с травой и хлебом (рожью или пшеном). Начался артиллерийский обстрел. Гуревич с Васильевым решили выйти из окопа, подождать, когда огневой вал перейдет окоп, и тогда вернуться в укрытие и подождать ночи, чтобы попробовать перейти фронт и вырваться из окружения. И вот тут их пути с Васильевым разошлись. Гуревич успел перескочить через огневой вал, а где Саша Васильев не мог понять. Через много лет они встретились, Васильев сказал, что заплутался в лесу, вышел из окружения, попал в дугой полк, провоевал в нем еще два месяца, был контужен, попал в плен.
Израил Исаакович вернулся в окоп, но огневой вал закончился, и часть полка перешла в поле, там они залегли в траву и стали ждать ночи. И в это время немцы стали подниматься в нашу сторону с дороги по двум тропинкам слева и справа от них. Кто-то пошевелился в траве, немцы услышали это, и начали стрелять из автоматов по траве. И вот тогда его ранили в обе ноги выше колен.
«Я решил «окреститься», езять русское фамилию, имя и отчество» - рассказывает Гуревич. - «Так как у меня были наколки моих инициалов, то я и назвал себя Игорем Ивановичем Гуровым»
К Игорю подошел немец, велел встать и идти вниз к дороге, где стояли в автомобили. «Боль была очень сильная, встал и дошел до машины я с большим трудом, почти что ползком» - вспоминает Израил Гуревич. Раненных оказалось человек сорок. Их посадили в автомобили и привезли в Ямполь. Лагерь располагался во дворе какого то дворянского здания: «И здесь я увидел врача нашего полка. В те годы студентам медицинского института, при окончании его, воинских званий не присваивали, и этот парень служил в нашем полку врачом в звании солдата. Мы в Бердичеве с ним общались. Он сразу узнал меня, помог бинтами и другими медикаментами и не выдал меня как еврея. Звал меня Игорем. Он тоже попал в плен в те же дни, и немцы, узнав, что он врач, поставили его врачом этого лагеря» - рассказывает Израил Исаакович.
В Ямпольском лагере военнопленных Игорь впервые увидел, как немцы расстреливают евреев. Он мог оказаться на месте этих людей...
В конце августа раненых, среди которых был Гуревич, начали перевозить на запад. Игорь попал в этап, который привезли во Львов. Здесь бараков не было, пленных держали под открытым небом. Стало холодать, пошли дожди. Гуревич попал в плен без шинели, в одной гимнастерке. И его выручили ребята: «Спали мы на земле втроем, одну шинель клали под себя, а второй накрывались. А когда днем стало холодать, тот парень надевал свою шинель, а я вставал рядом с ним спиной и он застегивал шинель на мне. Вот так мы и ходили с ним».
В сентябре их перевезли в Перемышль на пятнадцать дней, а затем в Ярослав. Это напротив Перемышля, на другом берегу реки.
1 октября 1941 года перевезли уже в лагерь военнопленных, имеющий номер и звание (Шталаге 318), где всех зарегистрировали и выдали металлические номера: металлические пластинки, состоявшие из двух половинок, соединенных между собой. Когда военнопленный умирал, половинку номера отламывали и отдавали в архив, а оставшаяся половинка оставалась висеть на цепочке, на шее покойника. Номер Игоря Ивановича Гурова был 4266.
Бараков в лагере не было. Все располагались на ночь в картофельных буртах. Кормили военнопленных стоя, выстраивали по 100 человек и разливали баланду из 50-литровой бочки. «В этой обстановке, иногда, отдельные хулиганы (немцы) поступали подло. Подбегали с большими котелками, наливали их, опрокидывали, и половина пленных из этой сотни оставались голодной. А немцы смеялись, им было безразлично. И тогда группа ребят, обделенных едой, поймала этих подонков и отпорола, предупредив их о том, что если они повторят свои действия, они их убьют» - рассказывает Игорь Исаакович Гуревич.
16 октября 1941 года собрали 2500 человек пленных, и среди них Гуревич- Гуров, погрузили в товарные вагоны, привезли в концентрационный лагерь Гросс-Розен недалеко от Бреслау (ныне Вроцлав, Польша). Для пленных создали отдельную зону из трех бараков. Первые пять дней военнопленные проходили санобработку под открытым небом. Необходимо было побрить все волосы на теле и на голове и пройти полтора километра в каменный карьер, где располагалась баня, затем, вернуться в барак, ждать, когда принесут дезинфицированную одежду. Гуревичу повезло. Один из ребят смог спрятать и пронести бритву, и они не стали ждать пока дойдет очередь до парикмахера. Побрившись, они пошли в баню. За эти пять дней, что длилась процедура, от холода и голода умерло около 170 человек. Это бритье, сделанное товарищем, помогло скрыть еврейство (обрезание) Гуревича и тем самым спасло жизнь Игорю Исааковичу.
Бараки, как и в основной зоне, состояли из двух секций. В центре у главного входа был туалет и комната старшины барака, которого называли блокэльтэстэр. Справа и слева были две секции, в которых первая комната была столовой, а вторая - спальней. В ней стояли двухэтажные кровати в несколько рядов. В каждой секции был старшина, которого звали штубендист, он занимался уборкой помещений и раздачей еды. Эти должности занимали немцы-заключенные. Они носили полосатую форму и номера, нашитые на груди. В бараке, в котором жил Игорь Исаакович Гуров, старшиной был немец, носивший на одежде, нашитый на груди, номер с зеленым треугольником, который означал, что это был азоцеалеэлимент, по-нашему бомж. Звали его Ганс Распотник.
Игорь Исаакович уже хорошо освоил немецкую разговорную речь и обращался с немецкими заключенными, старостами бараков, секций и приходящих по утрам делать проверку немецкими солдатами. Однажды, Ганс Распотник попросил Гуревича стать у него переводчиком. На вопрос: «Кто ты?» - Гуревич ответил, что мечтал стать артистом, но не успел. Немец в свою очередь рассказал, что был конферансье на концертах американского джаз-оркестра Вайнтрумба Синкопаторса. Того самого, который выступал в Москве в 1936 году, и которого слушал Игорь Гуревич. Распотник попытался накормить русского недоеденным супом из тарелки. Но тот вылил похлебку, а вымытую тарелку положил «блоковому» на стол. «Ты что, не голоден?» - спросил тот. «Я не голоден, но объедков с барского стола не ем...» - с гордостью произнес Гуров
Распотника потрясли гордость и достоинство парня. Он тут же приказал дежурному налить пленному тарелку супа и дать кусок хлеба. Четыре месяца немец потихоньку подкармливал Игоря, спасая от голодной смерти.
Из всей прибывшей партии военнопленных осталось в живых не более семидесяти. «За эти месяцы из 2500 пленных живыми остались 70 человек. Люди гибли не только от пуль, но и от адского труда в каменном карьере, от голода и тифа. Из трех бараков жилыми остались два, а третий назвали ревиром, это по- русски санчасть. Туда поселяли и больных, и доходяг.
В один из вечеров мы увидели страшную картину. Немцы-охранники выводши одного за другим и заставляли лечь на снег головой к нашему бараку. Все кого выводили были полностью голыми. Затем выводили следующего, тоже голого и клали его на первого головой к ногам. И продолжали выводить и класть на снег других. Нас увидел в окне один немец, мы быстро легли на пол, и накрылись одеялами. Он вбежал в барак, но' нас, к счастью не обнаружил...Всех больных и доходяг травили стрихнином и умирающих выводили на улицу и клали вдоль нашего барака на снег. На утренней проверке эсэсовцы нас считали в комнате, а затем открывали окно и считали тех, кто лежал на снегу... Пленные страдали от постоянных издевательств охраны» - вспоминает Гуревич.
Подобным образом «освободили» и еврейский барак в начале февраля 1942 года. Вместо уничтоженных в нем поселили военнопленных. Заключенные поляки, чехи, французы получали от Международного Красного Креста и от родственников посылки. Эти посылки эсэсовцы урезали и отдавали часть этих продуктов русским заключенным и пленным. Дело в том, что в первый месяц пребывания в концлагере заключенные заполнили анкеты, которые немцы отправили в советское отделение Красного Креста. Через месяц им объявили, что Красный Крест ответил на их запрос, что у них нет военнопленных, а есть только изменники родины, и поэтому они никакой помощи оказывать не будут...
Желание бежать было, но этого сделать было невозможно, потому что лагерь был огорожен колючей проволокой под напряжением 220 Вольт, а вокруг карьера находилась вооруженная охрана, располагавшаяся на вышках.
Народ в лагере был разношерстный: военнопленные, польские националисты, бывшие полицаи и жандармы, старосты и власовцы, попавшие под арест за воровство. Зачастую они становились провокаторами, терроризировали слабых узников, отнимая у них хлеб и вещи.
В книге «Лагерь смерти», изданной в Польше в 1963 году на польском языке, написанной Антоном Гладышем (пленный, находившейся в Гросс-Розене, общавшийся с Израилом Исааковичем Гуревичем) и присланной по почте Израилу Гуревичу очень подробно говорится о организации надзора над узниками Гросс- Розена и «самоуправлением заключенных» (перевод автора): «Непосредственный контакт с заключенными имели, прежде всего, подофицеры СС, так называемые опекуны (следящие) блоков, которые следили за чистотой помещения в блоках, вели учет (пересчитывали) заключенных. Они же следили за раздачей одежды и справедливым распределением пищи. Были в постоянном движении (много обязанностей), следили за заключенными внутри лагеря, блоках и во время работы — в любой момент были готовы к действию. В том числе блокфюрерштуб, дежурный блокфюрер составляли для комендатуры личный список заключенных (точный!), отчет об итогах «воспитательных акций», отчеты о проверках в блоках и комнатах и т.д. О численности заключенных напрвляли рапортфюреру два раза в день. Он сдавал рапорт начальнику лагеря - лагеръфюреру - на апелъплаце, то есть во время общего построения на плаце по подразделениям.
В гитлеровских концлагерях большое значение предавалось так называемым «лагерному самоуправлению», которое теоретически должно было представлять заключенных по важнейшим (жизненным) вопросам внутри лагерной жизни, в организации власти над заключенными. В состав самоуправления входили в основном, заключенные из уголовников, им передавались часть функций управления от СС. Они были глазами и ушами блокфюреров — «старшие блоков» отвечали за порядок в блоке и готовили рапорт для блокфюрера.
Заданием старших секции (избы) - штубовых или дежурных штубовых (штубендист) было удержание заключенных в рамках лагерной дисциплины, распределение пищи и одежды.
В каждом блоке был еще один или два парикмахера, один из которых был одновременно и блоковым врачом (фельдшером). Блоковый парикмахер обслуживал 120 - 220 заключенных (бритье два раз в неделю, бритье головы раз в месяц). Блоковый штубовой пользовались услугами парикмахера каждый день. Парикмахер, как правило, был личным информатором блокового.
Функции блокового лекаря были установлены к середине 1944 года. Главная задача - приостановление подчас смертельных проявлений необратимого истощения организма узников и отправка их в специальный участок. В распоряжении лекаря было несколько термометров, йод, аспирин, перевязочный бинт, как правило, хранившиеся у блокового. Лекарь мог приписать установленное питайие (ежедневная добавка супа) освобождение от работы, давало заключенным шанс выжить.
Кроме официальных функций существовали еще и неофициальные — помощь в осуществлении экзекуций, выполнение уборки, поддержание гигиены...»
Самое трудное в таких условиях было - сохранить человеческое достоинство и честь. Игорю это удалось. В 1943 году Игоря поставили старшим барака малолеток, и его должность называлась блокэльтестэр но спустя несколько месяцев сняли за то, что якобы Игорь Исаакович спрятал одного больного парня во время проверки под кровать.
На самом деле это было так «Мальчишка уснул под кроватью и не пошел на проверку. При подсчете эсэсовец недосчитал одного человека в моем бараке, где мы строились. Он пошел в барак и там его нашел. И тогда меня сняли с этой должности и поставили штубендистом в другой барак, в котором были русские и французы, чехи и поляки» Здесь ему удалось подружится с заключенными немцами - шефповором и заведующим материального склада, нарядчиком, который распределял на рабочие места и политическими заключенными.
Благодаря дружеским связям с немецкими заключенными он сумел по мере сил помогать товарищам. Ему везло на хороших людей. Немец-повар, побывавший в русском плену в Первую мировую, оставлял для русских пятидесятилитровый бак с супом. Среди политических заключенных был старый коммунист Фридрих Адольф, соратник Тельмана, сидевший в тюрьмах и концлагерях с 1936 года. В Гросс-Розен он попал в 1940 году. Работал официантом в эсэсовской столовой. У него была возможность слушать радио, и он всегда сообщал Игорю Ивановичу Гурову последние известия русского и английского радио, которые в дальнейшем Гуревич сообщал своим друзьям - русским заключенным, которые были ему благодарны.
Немцы постоянно твердили пленным, что якобы русские терпят поражения и большие потери по всем фронтам. Это морально угнетало узников. И информация, переданная по радио, была единственным источником с Родины, источником вселяющим надежду на светлое будущее. Эти известия немного бодрили людей, находившихся в концлагере... Позже, уже в январе 1945-го, немец-кладовщик передал Игорю и его товарищу Борису Уманову теплую одежду для узников. А один из охранников-эсэсовцев помог Гуревичу спасти жизнь военнопленному Ивану Бобришеву, который с голодухи украл котелок картошки. (Иван тоже не останется в долгу - в Воркутлаге он поможет Игорю попасть на более легкую работу, а не на шахту.)
«Был один мальчишка-эсэсовец, делавший утренние проверки численности в секциях, в том числе и в той, в которой я был штубендистом. Он был очень хороший парень: ни ругался, никого не бил, вел себя очень спокойно. Он очень хорошо относился ко мне и другим русским. Когда мы с ним разговорились, оказалось, что он во время войны был в Бердичиве, где я служил до войны. И вот однажды произошел случай, запомнившейся мне на всю жизнь. Я шел по зоне и около вахты услышал его голос, он позвал меня к себе. Он дежурил на вахте. Мы с ним разговорились, и в это время другой эсэсовец привел русского парня с котелком картошки, которую он стащил со склада и этот эсэсовец его поймал и привел на вахту пороть за это. Он завёл парня на вахту, а того эсэсовца отпустил. Я спросил: «Зачем завел парня на вахту? Пороть его будешь?». «А что мне делать? Ведь этот старик, поймавший его, будет жаловаться на меня!» Тогда я ему сказал: «Вы дайте ему палку, и пусть он бьет ей по топчану и кричит вроде от боли». Вахтер засмеялся и мою просьбу выполнил. И этот парень, Иван Бобришев, 10 минут бил по топчану на вахте, окна которой были закрыты, орал во весь голос и все, проходившие мимо вахты, слышали это» - вспоминает Игорь Гуревич.
Случай с охранником, однако, был лишь исключением из правил. За любые нарушения режима в лагере очень жестоко наказывали. Людей пороли до полусмерти. Для этого имелись свои «мастера».
«В 1943 году произошел страшный случай» - рассказывает Гуревич. «Один из военнопленных попытался сбежать из каменного карьера, где работал. Охранник-эсэсовец нашел его и привел в лагерь. И за это его приговорили к смертной казни. Выстроили весь лагерь, объявили приговор на немецком языке, затем перевели приговор на русский, на чешский, на польский языки и у всех на глазах его повесили ...»
Игорь пользовался некоторым авторитетом у лагерной администрации. Но при этом он постоянно ходил по лезвию бритвы, рискуя быть разоблаченным. Когда начальству нужно было что-то сказать на проверках или при регистрации вновь прибывающих этапов, при заполнении регистрационных карточек Игоря Исааковича использовали как переводчика:
«Был один случай. Прибыл этап. Их всех построили, и начальник режима (по-немецки рапортфюрер) Гельмунт Эшнер, очень свирепый эсэсовец, вызвал меня и попросил спросить прибывших, кто из них знает немецкий язык. Это в основном были русские. Я спросил и один мужчина сказа, что он знает. Тогда Эшнер велит мне спросить его, кто он по национальности. Я спрашиваю, и он отвечает, что еврей ... Я говорю ему, - зачем признаешься? Он отвечает, что уже был признан евреем. Я тогда говорю Эшнеру, что он еврей. «Ну конечно, кто же еще в России знает немецкий, кроме евреев?» - сказал Эшнер. И тогда Игорь говорит: «Господин рапортфюрер, я что тоже еврей?». «Молчи «альте зау!» (старая свинья), - захохотал эсэсовец. - Это мы тебя здесь научили!..»
Только в 70-х годах, встречаясь в Польше с бывшими заключенными, Гуревич узнает, что его тайна была секретом только для немцев. Все его друзья - русские, немцы, поляки, чехи, белорусы - знали о его национальности, но не выдали...
Несмотря на эти тяжелые нечеловечные условия в лагере Гросс-Розен, был создан джаз-оркестр заключенных, что очень сложно себе представить: как при таких адских мучениях люди находили в себе силы заниматься самодеятельностью? Наверное, для них это были минуты радости жизни. Это было для них лучиком человеческой жизни. В оркестре было двое русских - тромбонист и трубач. Небольшой хор пел «Катюшу», «Москва моя», «Песнь о Волге».
Игорь тоже принимал активное творческое участие: танцевал степ, бил чечетку. Другой бы на его месте - чья жизнь была на волоске, сидел бы в уголке «тише воды, ниже травы». Я восхищаюсь мужеством, целеустремленностью, боевой готовностью Гуревича. Эти репетиции и вступления перед военнопленными помогали забыться ребятам, и хотя бы мысленно вырваться из ада названием «концлагерь Гросс-Розен». И даже ко всему этому в лагере устраивали спортивные соревнования, игры в футбол, проводились показы немецкого кино, но это было очень редко.
В феврале 1945 года лагерь отправили на запад, в Судеты, т.к. советские войска уже вошли в Польшу. Бежать по дороге не удалось. В Лятмержици картошку на кухню возили вместо лошадей заключенные. «Нас прибыло всего пять человек военнопленных, которые никогда не носили одежду концлагеря (полосатую). Остальные тридцать военнопленных умерли в Гросс-Розене. Из 2500 военнопленных, прибывших в Гросс-Розен 16 октября1941 года, в живых осталось только эти пятеро» - рассказывает Израил Исаакович. 3 мая немецкий комендант объявил: «Берлин пал, Гитлер капут. Не волнуйтесь всех скоро отпустим»... Сообщение вызвало эффект разорвавшейся бомбы - один поляк умер от разрыва сердца. Спустя двадцать лет на книжной полке Игоря Гуревича появится книга польского писателя Антона Гладыша «Лагерь смерти» с дарственной надписью автора. Войдет в нее и этот случай. Разве от счастья не умирают?..
«И вот 8 мая, утром, нам выдали сухой паек и под конвоем по 100 человек выводили из лагеря. Мы шли по городу, переходили мост через Эльбу, подходили к перекрестку дорог к двум городам. Когда мы шли, рядом с нами шел конвоир- старикашка. Я спросил его, куда нас ведут. И он ответил, что идет в первый раз и не знает куда.
Мы знали, что на перекрестке налево будет идти дорога в другой концлагерь с крематорием. И тогда я попросил его - если нас поведут влево, то мы побежим в лес, а он пусть стреляет вверх, чтобы командир его слышал, а не в нас. Ведь война скоро кончится и СССР победит. Он пообещал выполнить нашу просьбу.
И вот мы подходим к перекрестку и видим, что там стоят представители Чешского Красного Креста. Они скомандовали конвоирам — кругом, марш назад в лагерь. Потом мы поняли, почему нас так сопровождали: чтобы не устроили в городе грабежей. Представители Красного Креста спросили, есть ли среди нас чехи. Мы ответили, что мы все русские. Тогда они предложили нам идти направо в поселок, где нас накормят и при нашем желании оставят отдохнуть. Нас пригласили в столовую, угостили вином, обедом, дали сигареты. Ночевать мы отказались и пошли дальше.
Мы прошли три села, и в третьем остались ночевать. Часа в 4 я проснулся и услышал шум моторов. Вышел во двор, а за тем на улицу и увидел, что идут наши войска. Я разбудил ребят, и мы побежали к ним. Обратились к одному командиру, ехавшему на автомобиле, с просьбой взять нас с собой. Он нам ответил, — ребята война кончилась, гуляйте. Потом мы узнали, что наши войска шли на Прагу. И мы пошли обратно в то первое село, в котором были накануне вечером.
Мы прожили пять дней у ребят, высланных с Украины на принудительные работы. Мимо нас проходили наши войска. Однажды к нам зашел капитан и побеседовал со мной. Я рассказал ему о моей судьбе, и он предложил мне пойти служить к нему в СМЭРШ. Это служба КГБ в армии. Я ему ответил, что не могу бросить ребят, с кем был в концлагере. И тогда он мне на прощание сказал — «Дурак ты! Вы все друг другу горло перегрызете». Увы, он оказался прав, так потом и случилось» - вспоминает Игорь Исаакович.
ВТОРОЙ КРУГ АДА: ЗАКЛЮЧЕННЫЙ НОМЕР Я-891
«Через пять дней мы пошли на вокзал и приехали в воинскую часть, где нас зарегистрировали, опросили и составили справку в СМЕРШе, выдали военный билет и направили в запасной полк. Там я прослужил месяц» - рассказывает Гуревич.
В полку Гуревич занимался самодеятельностью. Он организовал хор, танцевальную группу, выступал как конферансье, пел в хоре и плясал. На проверку самодеятельности приезжал начальник Дома Красной Армии 5-й гвардейской Армии 1-го Украинского фронта, куда входил полк. Посмотрев концерт, он забрал в Ансамбль песни и пляски Игоря Гуревича и Бориса Уманова, тоже бывшего узника концлагеря Гросс-Розен, куда он попал в 1943 году после побега из лагеря военнопленных. Этот Ансамбль располагался в Чехословакии, недалеко от Праги.
В июле 1945 года в концертном зале Люцерна этому ансамблю рукоплескали не только советские солдаты и офицеры, но и пражане. 4 и 5 сентября состоялись вечера посвященные трехлетию армии. В концерте выступил весь ансамбль по отработанной программе. (Копия программки от 4 сентября - в приложении)
16 сентября 1945 года стало новой точкой отсчета в биографии бывшего военнопленного, выжившего в аду. В этот день Израила Исааковича Гуревича пригласил в свой кабинет директор Дома Красной Армии.
«Я пришел и увидел у него капитана Снигиря, с которым мы общались. Он работал в СМЕРШе штаба армии. Снегирь завел меня в другой кабинет и закрыл дверь. «Давай поговорим» - сказал он и дал мне прочитать донос, написанный на меня их сотрудником. И я вспомнил, как мы с ним встретились на празднике трехлетия армии. Он стоял в охране командующего за кулисами сцены, подошел ко мне, поздоровался и спросил. узнаю ли я его. Я ответил, что не знаю, кто он, я спросил, где мы встречались. «В Гросс-Розене» - ответил он, назвав мое имя и фамилию — Игорь Гуров. Он, оказывается, тоже был заключенным концлагеря, и после освобождения пошел служить в СМЕРШ.
В своем доносе, который я прочитал, он обвинял меня в предательстве, прислуживании фашистам, избиении наших заключенных и других преступлениях. Прочитав донос, я сказал Снигирю, что все это вранье. Он попросил меня рассказать ему о моей жизни в концлагере. Мы просидели в его кабинете часа два, я подробно рассказал ему обо всем, что со мной было в лагере. После этого он сказал: - Ну, а теперь пойдем пройдемся, в КПЗ (камера предварительного заключения), отдохнешь немного, и тогда поговорим» — с горечью в голосе вспоминает Игорь Исаакович.
Игоря поместили в камеру предварительного заключения, где продержали до 10 декабря 1945 года. В этот день трибунал слушал дело Игоря. Для подтверждения его вины нужны были свидетели. В этом качестве выступали два лучших друга Игоря - Борис Уманов и Георгий Горев. Их вызвали в СМЕРШ и предупредили: или вы подпишите составленные СМЕРШем свидетельские показания против Гуревича, или, если откажитесь, то сядете вместо него в тюрьму. Что им было делать? Они пошли на этот шаг - они подписали. Перед заседанием трибунала они сказали обвиняемому, что откажутся от письменных показаний и дадут показания в его защиту.
И вот начался суд. Судья зачитал обвинения и сам прокомментировал поведение Гуревича в лагере. Израил Исаакович попросил допросить свидетелей. Представитель трибунала называет Уманова и спрашивает, - подтверждаешь показания? Что оставалось делать Борису? Он понял, что менять свои показания бесполезно и подтвердил их. То же самое произошло и со вторым свидетелем - Горевым. Тогда Игорю дают последнее слово. Он встал и начал защищать себя сам. Он думал, что это будет легко, ведь все, что он говорит - правда. Он говорил аргументировано, уверенно, твердо, без тени испуга. «В лагере неоднократно случались самосуды. Если бы я был предателем, преступником, заключенные нашли бы способ расправиться со мной, как это было сделано с другими...» Но Гуревича никто не слушал - судьи сидели на сцене, курили и разговаривали. Игорь сел, и воцарилась тишина. Минут через 10 его спросили: «Вы закончили?», Гуревич Израил, не вставая, ответил: «А зачем я буду бисер перед вами метать? Вы ведь все равно меня не слушаете».
Суд удаляется на совещание. Гуревича охранники вывели в коридор. Мальчишка-охранник сказал ему: «Ну, тебе дадут лет пять!» «А ты откуда знаешь сколько?» - спросил Гуревич. «Да я не первый день на суде работаю охранником, знаю, кому, за что, сколько дают» - ответил он.
Зайдя в зал, Гурову Игорю зачитывают приговор: «На основании статьи 5-16 УК РСФСР с санкцией статьи 2 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 19 апреля 1943 года подвергнуть каторжным работам на срок 15 лет с последующим поражением в правах по п.п. «а-в» ст.31 УК РФ РСФСР на пять лет без конфискации имущества за отсутствием такого у осужденного. Срок отбытия назначения исчислять с 20 октября 1945 года. Приговор обжалованию не принадлежит».
Мне трудно представить, как такое могло произойти, что приговор был отпечатан на машинке, до суда над Игорем. Когда он подошел подписываться под приговором, секретарь (она часто приходила к Игорю в ансамбль, они были знакомы) сказала ему: «Игорь, зачем ты вылез со своим бисером?». Она показала ему документ, напечатанный до суда, и в нем значилось «10 лет обычного режима», которые после его выступления были исправлены от руки на «15 лет каторжных работ с последующим пятилетним лишением прав, без конфискации имущества за неимением такового». То есть суд не был фактическим судом, а был театральной пьесой легкого игривого содержания, это был фарс, но не для Игоря, которого два месяца везли в Вену, оттуда в Будапешт, затем во Львов, дальше - через всю матушку Россию, и, наконец, привезли в Воркуту, где распределили на каторжные работы в 4-й район. Снова лагерь... но теперь - советский.
«Заводят в зону, в один из бараков, на регистрацию. Ко мне подходит парень, тоже заключенный-каторжник и спрашивает меня: «Что-то лицо твое знакомое, ты следователем не работал?» Я отвечаю: «Вот чего не было, того не было». Тот продолжает разговор: «А ты откуда приехал?» А я говорю: «Я приехал из Германии, из концлагеря Гросс-Розен». А он с улыбкой: «Ты Игорь? Помнишь историю с котелком картошки? Я Иван Бобришев!»...
Вот так мы встретились через несколько лет. Он уже был в руководителях самообслуживания лагеря, и сего помощью меня не послали на работу в шахту, а оставили в зоне — официантом в столовой. А он попал в лагерь как «мародер». После освобождения из лагеря он обратился к одной немецкой семье с просьбой дать ему одежду, чтобы снять свою полосатую — лагерную. Они ему дали, а на следующий день доложили в комендатуру наших войск об этом. Оказывается дня за 4, до этого события, был издан Указ о запрещении мародерства. И вот Ивана арестовали, посадили в КПЗ и осудили на двадцать лет каторжных работ. И на Воркуту он попал раньше меня на три месяца» - вспоминает Израил Исаакович Гуревич.
Вот так и началась жизнь на Севере. Работа была не сложной: Игорь разносил по столам тарелки с супом и вторыми блюдами на подносе в два этажа по восемь тарелок.
«Обстановка в лагере была спокойная - уголовники ходили по зоне в любое время, а каторжан запирали в бараках под замок и выпускали только в столовую на завтрак, обед и ужин, и на работу. Мы носили одежду тоже с номерами, как в немецких концлагерях ходили заключенные. Мой номер был Я-891, в последующие годы ставили уже 2А, 2Б и т.д. В лагере были не только политзаключенные, но и уголовники. Ко мне они относились очень хорошо» - с волнением вспоминает Игорь Исаакович.
В конце 1946 года у Игоря началась болезнь - воспаление желчного пузыря. Он пролежал в бараке две недели - стало полегче и вновь вышел на работу.
Бараки состояли из трех секций: две секции параллельно друг другу, третья - перпендикулярно им. Вход в них был из небольшого холла, а в продолжении была сушилка, в которой сушили спецодежду после шахты. В каждой секции проживала бригада шахтеров посменно. Первое время Израил Исаакович жил в односекционном бараке, а когда перешел работать в шахт, переехал в трехсекционную.
Игорю Гуревичу удалось списаться с родителями, (братья боялись общения с «изменником Родины»). По просьбе Игоря, который очень хотел научиться играть на аккордеоне, родители продали пальто сына и выслали ему инструмент. Израил Исаакович изучил нотную грамоту и теорию гармонии, и вскоре он уже играл на аккордеоне в лагерном ансамбле, состоящем из двух аккордеонов, саксофона, трубы, гитары и ударника. По вечерам устраивали концерты в здании столовой, в котором обеденный зал был одновременно и клубом с небольшой сценой и кинобудкой. С помощью этих концертов Игорь Гуров выделялся среди остальных, и к нему хорошо относились администрация, начальник лагеря, начальник режима, вахтеры.
Игорь Исаакович Гуревич работал в шахте №5 на разных работах. Лесогоном - доставлял проходчикам бревна для крепления верхнего слоя новых тоннелей (штреков). Затем его назначили лампоносом. В его обязанности входил контроль за загазованностью шахты. Гуревич ходил с керосиновым фонарем, который показывал наличие газа сильным разгоранием огня в нем. Потом Игорь стал откатчиком вагонов с углем у ствола, а затем машинистом электровоза, отвозящего вагоны с углем к стволу и доставку пустых вагончиков к лаве, где добывается уголь.
А в 1953 году Гуревича назначили бригадиром проходческой бригады. «Мы пробивали штреки — это такие туннели, по которым вагончики с углем отвозились к стволу. В наши обязанности входили следующие работы: специальными бурильными машинами мы бурили отверстия в каменной породе, затем заряжали их взрывными веществами, взрывали их, обвалившуюся породу погружали в вагончики и крепили образовавшуюся часть туннеля деревянными брусками и бревнами по бокам и сверху в виде крыши. После того, как вся порода была отгружена, на основание туннеля укладывали рельсы. Бригада состояла из пяти человек, работали мы в три смены по очереди с другими бригадирами. На этой работе я пробыл до мая 1953 года» - рассказывает Израил Исаакович.
Сравнивая оба лагеря, Гуревич говорит, что в сталинском лагере условия существования были лучше: «Во-первых, питание было такое, что даже на воле многие кушали хуже. Потому что уголь был нужен стране, а если не кормить шахтеров, то они не смогут уголь добывать, и поэтому нас в эти годы кормили американской тушенкой, которая на воле не у всех была. Во-вторых, здесь был восьмичасовой рабочий день и три смены»
Амнистия после смерти Сталина Игоря не коснулась, но с «холодной осени 1953-го» он получил право на бесконвойное хождение.
Как-то во время выступления в поселковом клубе Игоря заметил майор Биберган - начальник культурно-воспитательной части лагеря (КВЧ), и предложил перейти к нему в КВЧ, Игорь отказался. «Я отказался, сказав ему, что на шахте у меня зачеты, день за три, и спросил его, - а у вас как? Он ответил, что у него - день за два с половиной при отличной оценке за работу, которую он ставит ежемесячно. Я спросил, - а за хорошую сколько? «День за два дня. А за удовлетворительную - день за полтора» - ответил он. Это значит, что, при отработке одного дня на шахте срок заключения сокращается на три, а у него на один день и половину дня. Я отказался. Через неделю он снова вызвал меня, и я опять отказался.
Еще через семь дней он в третий раз пригласил меня, и я вновь отказался. В этот день мы вечером должны были с бригадой работать на шахте в третью (ночную) смену. Подходим к вахте, вахтер говорит мне: «Иди спать, утром пойдешь к начальнику лагеря». А бригаду отправили на шахту. Я понял, что Биберган решил перевести меня в КВЧ силой, приказом начальника лагеря. Утром позавтракал и иду к начальнику лагеря. Прохожу мимо вахты — о, ужас — на снегу лежат пять трупов. Вся моя бригада погибла: при взрыве заряда возник взрыв газа метана, и их всех завалило. Я уже не пошел к начальнику лагеря, а сразу пошел к Бибергану и согласился перейти на работу в КВЧ.
Стали выступать с оркестром в лагере. Я играл на аккордеоне в столовой ежедневно и продолжал выступать в поселковом клубе. В лагере произошло полное освобождение нас от охраны. Нам разрешили жить в домах поселка, с лагеря сняли охрану, начали платить полную зарплату, но без северной надбавки, разрешали вызывать жен или жениться здесь. И даже отпускали домой в отъезд на две недели» - рассказывает Израил Исаакович Гуров-Гуревич.
Через четыре месяца Игорь встретил после концерта в районном клубе Таню, немку из Энгельса, высланную на Воркуту, как вольнонаемную. Она работала в спецчасти лагеря. Игорь Гуров попросил посмотреть, какие у него зачеты. При следующей встрече она сказала ему, что зачеты у него минимальные, то есть Биберган ставил не отличную, а удовлетворительную оценку. К этому времени у Израила Гуревича сложились товарищеские отношения с начальником шахты полковником Матвеевым и начальником спец части лагеря старшим лейтенантом Андреевым. Игорь пошел к Матвееву и попросил принять его снова на шахту. И он с радостью принял Гурова бригадиром проходческой бригады, а через год назначил горным нормировщиком в ТНБ (тарифно-нормировочное бюро) шахты. «И вот однажды после концерта в клубе, мы опять собрались за столом у директора, и вдруг открывается дверь кабинета, и входит майор Биберган. Директор сажает его с нами за стол. Я встаю и предлагаю тост за здоровье Бибергана. Он смотрит на меня и говорит: «Игорь, это за что?» «За то, что вы спасли мне жизнь» - отвечаю я. «А... спасибо, Игорь!» И тогда я добавляю: «Ну и за то, что своего обещания не сдержали». «Какого?» - спроси он. «Вы обещали ставить мне пятерки, а ставили тройки» - говорю я. «Игорь, ну ты нас пойми. Ты освободишься и уедешь, а с кем мне работать без тебя?» «Спасибо за честь,» - ответил я. Вот так мы с ним и расстались» — вспоминает Гуревич.
3-го мая 1956 года в клубе Игорь вновь встретил Таню и попросил ее узнать, когда у него заканчивается срок заключения. Через два часа она прибегает, вся в слезах, к Израилу Гуревичу и говорит, что его срок закончился 28 апреля, и если бы с ним произошла травма в шахте, ее бы всю жизнь заставили вносить пенсию Гурова в бюджет. «Танечка, не плачь, вычеркни часть зачетов и освободи меня пятого мая!»
- успокоил ее Гуревич.
Игорь взял накопленные деньги, а их было чуть более тридцати пяти тысяч, получил билет, характеристику, сел на поезд и поехал домой в Пензу.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ. РЕАБИЛИТАЦИЯ.
На вокзале в Пензу Игоря встречали родители - для них это была необыкновенная радость. Затем они пошли домой, пригласили друзей, соседей и стали праздновать долгожданный приезд сына. «Родители были очень довольны моему приезду, для них это был праздник».
Я задал вопрос Игорю Исааковичу, почему он оставил себе имя Игорь. Он ответил, что его мать, когда он вернулся и рассказал обо всем, что с ним случилось, посоветовала ему оставить новое имя: «Сама жизнь послала тебе это имя». Его друзья продолжают называть его Игорем, хотя в паспорте записано Израил.
В июне 1956 года он устроился нормировщиком на мебельном комбинате. Через 2 года Игорь стал начальником производственного отдела. В 1958 году из мебельного цеха перешел на фабрику «пианино», где проработал до 1960 года. И все это время он учился по вечерам в строительном институте.
В 1957 году Игорь женился на Рае (Хае)Соломоновне, которую он знал с двухлетнего возраста: в юности он учился с ее братом. Когда в 1956 году он вернулся в Пензу, они встретились, пообщались, и Игорь сделал ей предложение. 2 сентября следующего года они расписались в ЗАГСе и уехали в Ташкент на медовый месяц. В феврале 1958 года вернулись в Пензу и стали снимать квартиру на улице Пушкинской.
Однажды знакомый Игоря - юрист - посоветовал попросить коллектив, где работал Игорь, обратиться в нарсуд и ходатайствовать о снятии с Гуревича поражения в правах. Коллектив просил снять все обвинения. Вскоре начальник облместпрома, который руководил фабрикой пианино, сообщил, что суд отказал в прошении Игорю, и ему предложили уволиться по собственному желанию, не дожидаясь увольнения по решению суда. С фабрики «пианино» пришлось уйти, как ни тяжело было с этим смириться. Спустя годы Игорь узнал, что никакого увольнения по решению суда произойти не могло - это было незаконно. Чиновник просто перестраховался, избавился от проблемного работника.
Игоря приняли на работу инженером в СУ-11 Трестжилстроя. Там он работал до февраля 1962 года. Ему дали квартиру на улице Леонова. И тут Игорь попал в очень неприятную ситуацию. Сын хозяина съемной квартиры написал жалобу, в которой изложил свое недовольство тем, что изменнику Родины дали квартиру, а ему - честному человеку - нет. В результате Игоря исключили из института, выселили и уволили... Многое из этой истории Игорь Исаакович не хочет вспоминать, многое просто действительно забыл – все-таки человеку свойственно забывать самое плохое, неприятное, тревожное.
Вместе мы попытались восстановить события тех дней.
1963 год - страну накрывает волна «неосталинизма», начинается очередная компания против внутренних врагов. Оказалось, толчком ко всем этим событиям послужила статья в «Комсомольской правде» об одном из белорусских предприятий. Автор пытался разобраться в конфликте, возникшем между простыми рабочими и администрацией и принял к невероятным выводам: все дело в том, что все руководящие должности на предприятии занимали бывшие пособники немцев (старосты, полицаи), которые мстили людям, знавшим правду о них. Журналист задается вопросом: «не происходят ли подобные случаи в других городах СССР?». Вероятно, пензенское руководство приняло активное участие в этой компании по борьбе против «затаившихся фашистских прихвостней». И Гуревич оказался очень удобной мишенью, донос поступил вовремя! Все документы горкома о преследовании Гуревича подписаны задним числом! - для того чтобы успеть вписаться в компанию.
Сегодня Израил Исаакович Гуревич очень бодро, оптимистично рассказывает о том, как боролся за восстановление свои прав. Но тогда все это ощущалось по-другому. Документы из архива Гуревича - черновики писем генеральному прокурору СССР, письма в горком КПСС, в ректорат строительного института, говорят о том, что Гуревич был в полном отчаянии. Безысходность, страх, отчаяние - об этом кричит каждая буква, каждая строка.
Черновики написаны разными подчерками: несколько бумаг - неразборчивым, смазанным (сразу понятно, что человек, писавший эти строки находился в страшном душевном волнении), а большая часть бумаг - четким каллиграфическим подчерком уверенного человека. Это писала жена Израила Исааковича - Хая Соломоновна. Это она стала настоящим ангелом-хранителем своего мужа. Её настойчивость, убежденность в том, что нельзя опускать руки, сдаваться (то есть молчаливо соглашаться со всеми несправедливыми обвинениями). Я предлагаю вам фрагмент из черновика-письма Гуревича к генеральному прокурору СССР Рекункову: «Если бы я был предателем, пособников эсесовцев-садистов, я бы скрывался после освобождения из лагеря, а не выступал с концертами в составе ансамбля западной группы войск... Если бы я был предателем, то со мной бы еще в лагере расправились заключенные, такое бывало...»
Но Гуревич не пал духом, в этот раз он устроился на работу плотником, где проработал до февраля 1963 года.
В бой за восстановления справедливости, за полную реабилитацию, честь и доброе имя униженного и оболганного Игоря Гуревича пошла его жена Хая. На это она потратила много сил и энергии, так как этот процесс был очень непростым и долгим. Но так же Рая поняла, как много есть хороших людей, которые, не жалея себя, помогали ей восстановить справедливость. Она поехала в Москву в ЦК КПСС, где рассказала о событиях, случившихся с её мужем, бывшем узнике концлагеря и заключенном Воркутлага, где отбыл свой срок. Её приняли там очень хорошо, так как она была членом КПСС. Ей объяснили, что не нужны больше никакие жалобы, а следует найти людей, которые были с ним в концлагере Гросс-Розен. Следует пойти в Советский комитет ветеранов войны (СКВВ) к Маресьеву и обратится в секцию бывших военнопленных.
В феврале 1962 года Хая с Игорем поехали в Москву и обратились в секцию бывших военнопленных советского Комитета ветеранов войны. Там же были найдены адреса комитетов Польши, Чехословакии и Германии, куда сразу были написаны запросы.
«Особенно мне запомнилась первая встреча с бывшим узником Гросс-Розена Игорем Шуковым, проживающим в Мытищах Московской области. Мы с Раей поехали к нему. Мы подошли к его дому. К нам подходит парень, я его спрашиваю: «Вы Игорь Шуков?». «Да», - отвечает он. Я говорю ему, что его адрес я нашел в архиве СКВВ, и спрашиваю, был ли он в концлагере Гросс-Розен. «Да был», - отвечает он, «но недолго, пару месяцев всего, помню только переводчика Игоря»...
А дело было так. Прибыли заключенные, Гуревича вызвали зарегистрировать их. Он узнал, что приехавший Игорь - москвич и решил ему помочь устроиться на нормальную работу в зоне лагеря, а не в каменном карьере. Израил Исаакович обратился к знакомому нарядчику, с которым был в хороших отношениях и попросил его устроить новенького Игоря на легкую работу. Тот ответил ему, что в лагере такой работы больше нет, но он может отправить его в одну рабочую команду лагеря, которая работает на одном заводе, где обстановка нормальная, что и было сделано. Игоря направили в эту команду, и он остался жив.
«Я снимаю шапку, - продолжает Игорь Исаакович, - и спрашиваю его - узнаешь?» И он тогда кричит жене: «Зина, иди скорее сюда! Целуй его! Он мне жизнь спас!» Мы с Раей пробыли у него три часа, попросили Игоря дать свидетельские показания, заверенные у нотариуса. Это был первый документ, который я должен был передать в Главную Военную прокуратуру для рассмотрения вопроса о моей реабилитации».
Через некоторое время из Польши, Чехословакии, Германии начали прибывать материалы, подтверждавшие невиновность Игоря Исааковича. Из Польши пришло несколько писем от бывших узников Гросс-Розена, в том числе от писателя Антона Гладыша, который прислал написанную им книгу «Лагерь смерти». Из Германии пришло письмо от Фрица Адольфа, арестованного в 1936 году, и попавшего в Гросс-Розен в 1940 году. Он работал официантом в столовой охраны, слушал радио и сообщал Гуревичу последние известия. Из Чехословакии прислал письмо председатель профсоюзов Франчишек Зупка. Я ознакомился со всеми письмами, и вот лишь короткие отрывки из них:
Мечислав Молдава, Польша:
«Я знал Гуревича, которого в лагере Гросс-Розен звали «Грегор», по совместному пребыванию в период с 1941 по 1944 годы. «Грегор» оставался блоковым на блоки русских и поляков. Несмотря на свою должность он был порядочным товарищем, а если кричал на заключенных, то для видимости, не бил подчиненных, помогал другим, создавал обстановку боевого сопротивления. В связи с этим при первой же возможности «Грегор» был отстранен от работы блоковым рапортфюрером главным эсэсовцем над лагерными бараками по обвинению в том, что укрывал на своем бараке одного русского. Был внимательным товарищем, очень стойким, бодрым, поддерживал моральный дух».
Антон Гладыш, Польша.
«Я знал в Гросс-Розене Израила Исааковича (Игоря Гуревича) как военнопленного Советской Армии. На протяжении всего пребывания в концлагере Гросс-Розен и Ляйтмерец, сохранил человечность, показал себя человеком самоотверженным и благодарным, всегда оказывал помощь всем заключенным и прежде всего своим товарищам-землякам, которые особенно подвергались преследованию со стороны эсэсовцев. Он завоевал сердца не только своих земляков, но и всех заключенных различных народностей».
Роман Олыпина, Юзев Пентжак, Владислав Антон Сикорский. Польша.
«Мы, ниже подписавшиеся, бывшие заключенные концлагеря Гросс-Розен, подтверждаем, что мы знали узника Гуревича в 1942 году. В лагере сохранил себя как хороший человек. Был настоящим интернационалистом. Всеми любимый и уважаемый, он часто вставал на защиту обиженных».
Фридрих Адольф, Германия:
«Я часто беседовал с ним. Его мнение всегда совпадало с нашим - что Красная армия победит. Я часто имел возможность слушать радио и сообщал ему последние известия, но он никогда не выдавал меня. Был внимательным, добрым и всегда всем помогал с риском для собственной жизни...»
Иван Малиженок, Белоруссия:
«Игорь знал, что немцы отступают, и сообщал военнопленным, что русские идут вперед».
Борис Уманов, Украина, и Юрий Горев, Россия. (Вынуждены были в 1945 году подписать ложные показания против Гуревича. Но и для них настал момент истины):
«Иногда, рискуя жизнью, Игорь ходил в каменный карьер, в будку «капо», где был спрятан радиоприемник. Он слушал сводки на немецком языке, а затем рассказывал о них нам. Он ничем не запятнал своего имени, оставался честным советским человеком, преданным своей родине...»
Спустя почти двадцать лет, Игорь Исаакович узнал, что письма его друзей из ГДР, ЧССС, ПНР были не просто свидетельствами, переведенными на русский язык и заверенными нотариально (все по закону), Фактически каждый из них был подвергнут тяжелому, изнурительному допросу при участии советского офицера госбезопасности. Прежде всего допрашивающих интересовали прямые или косвенные подтверждения вины И. И. Гуревича.
То, что каждый нашел в себе силы сказать правду - это настоящий гражданский подвиг. Безусловно, лед тронулся после получения свидетельских показаний Фридриха Адольфа, занимавшего в то время высокий пост в руководстве СЕПГ (Социалистическая Единая партия Германии)
Но на все документы, направленные в главную военную прокуратуру СССР, не было ответа. Дело сдвинулось с мертвой точки лишь благодаря вмешательству главного редактора «Литературной газеты», писателя-фронтовика Сергея Сергеевича Смирнова. С просьбой похлопотать за Игоря к нему обратились писатель Александр Васильев и журналист Соломон Смоляцкий. Смирнов обещал помочь по мере сил. По его поручению в Пензу прибыли тогда завотделом «Литературки» бывший чекист Евгений Федоров и представитель СКВВ, бывший летчик и узник Бухенвальда Евгений Кирш (ставший прототипом летчика из кинофильма «Чистое небо»).
Звукозапись беседы с Игорем Гуревичем была послана в главную военную прокуратуру. Смирнов просил ускорить расследование дела. Прокуратура направила своего представителя в Варшаву для опроса всех свидетелей, давших показания о Гуревиче. Позже Васильев, Федоров, Кирш и Смирнов побывали на приеме у заместителя главного военного прокурора генерал-майора Викторова. Генерал попросил «свидетельство из 1941 года» - от людей, в лагерь Гросс - Розен в одном этапе. Смирнов помог Рае Ливиновой попасть в качестве сотрудника «Литературки» в архив министерства обороны СССР в Подольске.
Согласно официальной отписке, присланной из архива Игорю Гуревичу, таких свидетелей не осталось. Но среди офицеров секретного хранилища нашлись порядочные люди, сообщившие Хае, где искать список узников Гросс-Розена. Прямо из Москвы она выехала в Гомельскую область, где в селе Васильевичи проживал Николай Клименск - необходимый свидетель. Задание она выполнила - привезла его в Москву. И лишь после бесед в газете и допросов в прокуратуре призналась Николаю, что она не журналистка, а жена Игоря Гуревича и бьется за доброе имя мужа.
21 января 1963 года в квартире Гуревича раздался звонок из Москвы. Федоров по поручению Смирнова сообщил Игорю о судебном заседании трибунала Московского военного-округа, который признал Гуревича полностью невиновным. Необходимо было ехать за справкой в Москву в трибунал, что Израил Исаакович и сделал. Там ему дали прочитать его дело, которое было очень большим. Гуревич прочитал его, познакомился с показаниями свидетелей. Затем ему дали справку небольшого размера о реабилитации.
В апреле в Москве СКВВ начал проводить встречи бывших узников нацистских лагерей. Первая встреча проводилась в Колонном зале Дома Союзников. На этом мероприятии присутствовал Игорь. Он вспоминает, что выступали члены правительства, руководители СКВВ, бывшие узники концлагерей, артисты и музыканты. Там впервые выступил Муслим Магамаев, спел песню «Бухенвальдский набат».
В июне 1964 года Гуревич закончил 6-й курс института (получил диплом с отличием).
И все-таки, как справедливо заметил в одной из своих статей пензенский журналист Валерий Брендин, клеймо изгоя оставалось на Игоре еще несколько десятилетий - до падения коммунистического режима. Так, в 1985 году к сорокалетию победы над фашизмом орден Отечественной войны 2-й степени Гуревичу вручили не в торжественной обстановке, как всем фронтовикам, а келейно, с извинительной интонацией в голосе: «Вы ведь должны понять, Игорь Исаакович...». Словно в том, что не погиб, а попал раненным в плен и провел в рукотворном аду нацистских и сталинских лагерей без малого семнадцать лет, виноват именно он, верный присяге солдат, а не подлое, преступное большевистское руководство во главе со Сталиным, наследниками которого являются партократы!..
Однажды от друга Игорь узнал, что ему как раненному во время войны полагается инвалидность. Чтобы достать справку, подтверждающую его ранение, потребовалось пройти медэкспертизу, но этого оказалось мало: нужен был документ, удостоверяющий время ранения. Игорь Исаакович Гуревич вспомнил, что в его судебном деле есть пометка: «... раненным взят в плен». По решению комиссии Игорь получил право на звание инвалида Великой Отечественной Войны 2-ой группы. Ему назначили прибавку к пенсии.
Время неумолимо. В декабре 1993 года Игорь Гуревич в возрасте 72 лет вынужден был оставить работу. Трудовой стаж его составил... восемьдесят два года (!), включая зачеты за годы войны и шахты Воркутлага! В 1994 году Гуревич, вместе с женой, побывал в Польше, в гостях у Мечислава Молдавы. Там он встретился со немногими товарищами по несчастью.
Как Россия, так и Германия компенсируют своему гражданину потерянные в концлагерях годы жизни, потерянное здоровье. Российское правительство выплачивает по 250 рублей в месяц, как реабилитированному. Но какой ценой он сумел добиться этой компенсации?
Немецкое правительство выплачивает Игорю пособие в 250 марок ежемесячно, как бывшему узнику концлагеря.
Хотя нравственные страдания от заключения в фашистский и советский концлагеря измерялись в обратной пропорции.
Игорь Исаакович по-прежнему держится бодро. Он играет на аккордеоне и поет в хоре, выступает ведущим на концертах. Как член еврейской общины и представитель общества бывших узников концлагерей и гетто он помогает тем, кто пострадал в годы Катастрофы, т.е. Холокоста. Свою рукопись «Жизнь прожить - не поле перейти» Игорь Гуревич заключил такими словами:
«Несмотря на трудности, несчастья и горе, пережитые мной, считаю себя самым счастливым человеком, который, пройдя через все эти ужасы, сохранил спокойствие, преданность родине, нормальное психологическое состояние и радость жизни в общении с родными и друзьями... Что бы ни случилось, слава Богу, что вышло так, - ведь могло быть и хуже. Так и продолжаю жить сейчас» - восклицает Игорь Исаакович Гуревич.
Израил Гуревич очень любит свою жену. Это те люди, про которых можно сказать, что «они созданы друг для друга». Они не пропускают ни одной премьеры в пензенском театре драмы, посещают все выставки пензенской картинной галереи, не упускают из вида ни одного значимого события в консерватории. Хая Соломоновна так отзывается о своем муже: «Я могу смело сказать, что он хороший, умный, честный человек. Мы с ним поженились в плохие времена, когда он возвратился с севера — голый и босой. У нас не было никаких богатств. Мы с ним жизнь начали с начала, с «пустого места». Учился великолепно. Работал — очень хорошо. Его считали «умом города». Так что о нем и о нашей совместной жизни я могу сказать только хорошее. Куда бы мы ни пошли — везде вместе».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Что такое судьба Израила Исааковича Гуревича в истории России? Это судьба России!
Два тоталитарных режима, которые исковеркали жизни своим народам, перестали существовать. Теперь вместо них образованы другие государства, с иным общественным строем, более гуманным, демократичным. Наступило время коренной переоценки прошлого.
Я считаю, что современное поколение обязано уважать память о тех людях, которые пострадали от тоталитарного режима - как сталинского, так и гитлеровского.
Я не хочу, чтобы большевизм, Холокост, геноцид, как самые страшные проявления тоталитарных режимов повторились вновь. Могу ли я, гражданин России, сделать что-нибудь, чтобы этот ужас не вернулся никогда. Я думаю - да. Прежде всего, знать и помнить те события и тех людей, которые от них пострадали. Но самое главное быть ответственным, сознательным гражданином.
Мне жить в этом государстве, в этом обществе. Вот почему мне хотелось бы иметь силу духа, выдержку и целеустремленность Израила Исааковича Гуревича, чтобы достигать поставленных пред собой задач, облегчать жизнь окружающим, и делать все возможное, чтобы мир становился справедливее и добрее.
Вот, что сказал мне Игорь Исаакович: «Да, веселая у меня жизнь! Но я ни о чем не сожалею. Даже рад, что смог вернуться на Родину, пережить и здесь все, что выпало на мою долю, и продолжать жизнь полноценного человека. Я просто счастлив, что смог принять участие во многих значительных для России исторических событиях, и не просто оценить их извне: я и такие как я были тем материалом, устраивая опыты над которым, история поняла необходимость гуманности для нормального развития общества»
УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ
— Маленький Изя
— Семья Гуревичей (с лева на право): мама Израиля Гуревича, подруга семьи, Изя, папа Игоря Гуревича.
— Израил Гуревич. Девятнадцать лет. Первый год службы в армии.
— Игорь, с присланным от родителей аккордеоном.
— Гуревич, после приезда с Воркуты. Тридцать пять лет
— Игорь Исаакович Гуревич в день своего восьмидесятилетия
— Гуревич с женой Хаей Соломоновной в пензенском еврейском обществе.(2003год)
— Главный вход в концлагерь Гросс-Розен
— Карта с обозначением концлагеря Гросс-Розен
— Копия программы концерта красноармейского ансамбля песни и пляски гвардейской армии (с участием И. Гуревича) от 4 сентября 1945 года
— Копия справки о реабилитации Гуревича Израила Исааковича от 28 января 1963 года.
ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:
— Интервью с Израилом Исааковичем Гуревичем (апрель-июнь 2004 года)
— Интервью с Хаей Соломоновной Гуревич (июнь)
— Рукопись И.И. Гуревича «Жизнь пройти - не поле перейти»
— Видео съемка 1997 года, сделанная по просьбе Стивена Спилберга
— Архив семьи Гуревичей