«Дом, который построил Джек»: Архитектура убийства по Ларсу фон Триеру

Джек (Мэтт Диллон) — инженер, который хочет быть архитектором. Он строит себе дом и убивает людей. Дом получается плохо, а убийства — хорошо: никто не пытается его ловить, жертвы сами садятся в машину и открывают входную дверь. Для Джека преступления становятся формой творчества — он составляет небольшие композиции из тел, хранящихся в холодильной камере, пока не приходит наконец к более крупным формам.

Семь лет назад, пошутив про Гитлера, Ларс фон Триер уехал с Каннского фестиваля бодрым мужчиной в самом расцвете сил. Теперь на лестницу Дворца фестивалей он может взобраться только с посторонней помощью. Анфан террибль превратился в ветхого старца, и его новый фильм кажется творческим завещанием, финальной исповедью художника-манипулятора, как и маньяк Джек, творящего свое искусство из человеческого материала. Красный халат героя и его спутник по имени Вердж (то есть Вергилий) не оставляют сомнений: перед нами новый Данте, который пытается описать и структурировать ад внутри себя.

После каждого нового убийства на выходе из кинозала во время премьеры хлопала дверь, но постоянный собеседник Джека не зря цитирует песню про whisky bar, известную в исполнении группы Doors, однако написанную Куртом Вайлем на стихи Бертольда Брехта, создателя «эпического театра», в котором актер и зритель отстранены от происходящего и наблюдают за ним с некоторой дистанции. «Это фильм про меня», — должен подумать каждый, но подумать с холодной головой, в особенно тяжелые минуты не забывая повторять про себя, что перед ним всего лишь кино. Искалеченные тела оказываются жутковатым, но эстетизированным объектом, напоминающим о пластиковых инсталляциях братьев Чепмен.

Включая в ткань повествования кинохронику, фотографию и картины (кстати, тоже прием брехтовского театра), Триер вместе с Джеком задается вопросом: не являются ли художниками и тираны — люди, творящие массовый геноцид и оставляющие после себя инсталляции из сотен тысяч обезображенных тел? Вопрос не оригинальный и не новый, но никогда нелишне спросить себя, до каких границ простирается наше желание в творческом порыве манипулировать другими людьми. Известно, что в свое время «Груз 200» Алексея Балабанова не взяли ни в одну крупную фестивальную программу, а каннский консультант по Восточной Европе Жоэль Шапрон с дрожью в голосе спрашивал у режиссера, собирается ли тот дальше снимать снафф. «Гран-Гиньоль» датского режиссера, как и Балабанов, имеющего репутацию провокатора, сегодня оказывается достаточно конвенциональным для вечернего показа во Дворце фестивалей, куда публику не пускают без каблуков и смокингов.

Очевидно, что у каждого зрителя разный порог чувствительности и разная способность к отстранению от изображения и звука, без пощады бьющих по органам восприятия. Но основная эмоция после просмотра нового фильма Триера не отвращение, не возмущение и не восторг, а грусть — грусть по уходящей эпохе огромных авторов и огромных фильмов, напоминающих исполинские архитектурные конструкции. Джек, как и ожидающие неизбежной гибели герои «Меланхолии», как и Ларс фон Триер, как каждый из нас, всего лишь хотел оказаться в домике.