Новости Самиздата : авторы : Юрий Мамлеев : кружок
Оригинал взят у 
philologist в Александру Дугину - 55
philologist в Александру Дугину - 55Сегодня исполняется 55 лет философу Александру Дугину. Я не разделяю его политических взглядов и лично с ним не знаком, но как неординарная личность он мне, безусловно, интересен. Тем более что с нами уже нет ни Евгения Головина, ни Юрия Мамлеева, ни Гейдара Джемаля. Дугин - едва ли не последний живой член знаменитого Южинского кружка. Как писал Марк Сэджвик в своей книге о российском традиционализме (Сэджвик М. Наперекор современному миру: Традиционализм и тайная интеллектуальная история XX века / Пер. с англ. М. Маршака (1-5 главы) и А. Лазарева; научная редактура Б. Фаликова. — М.: Новое литературное обозрение, 2014): "Кружок Головина почти не привлекал внимания властей, хотя Джемаля, по слухам, несколько раз сажали в сумасшедший дом (это был стандартный способ репрессий, направленных на диссидентов). КГБ явно терпел подобные кружки, но лишь в определенных рамках, которые Дугин заметно переступил. В 1983 году власти узнали о вечеринке в мастерской одного художника, на которой Дугин играл на гитаре и пел то, что он называл «мистическо-антикоммунистической песней». Его на недолгое время задержали. КГБ обнаружил в его квартире запрещенную литературу, в основном книги Александра Солженицына и Мамлеева (писателя, который входил в кружок Головина, но эмигрировал в США еще до того, как в нем появился Дугин). Дугина отчислили из МАИ, где он тогда учился. Он нашел себе место дворника и продолжал посещать Ленинскую библиотеку по поддельному читательскому билету".
Члены Южинского кружка: Александр Дугин, Гейдар Джемаль, Евгений Головин и Юрий Мамлеев.
Далее приведены фрагменты из упомянутой книги Сэджвика.
Политическая деятельность Дугина в 1990-е годы
Для Дугина, которого некогда КГБ арестовал как диссидента, переход к сотрудничеству с Зюгановым, лидером КПРФ, был довольно удивительной трансформацией. Как мы еще увидим, позже с ним произошла еще одна трансформация того же масштаба, когда при президенте Путине он начал выходить из сферы влияния КПРФ и двигаться в сторону политического мейнстрима. Эти перемены не говорят о непостоянстве Дугина. Как и Эвола, он всегда был верен только своей собственной идеологии, а не существующим вокруг политическим партиям. Его собственное объяснение первого превращения — из диссидента-антисоветчика в товарища лидера коммунистов — двоякое. Во-первых, в 1989 году он совершил несколько поездок на Запад, читая лекции «новым правым» во Франции, Испании и Бельгии. Эти поездки значительно изменили позицию Дугина. Большую часть жизни он считал, что «советская реальность» — это «худшее, что можно себе вообразить», а тут, к своему изумлению, он обнаружил, что западная реальность еще хуже, и подобная реакция не была редкостью среди советских диссидентов при столкновении с Западом. Во-вторых, его новая политическая позиция была сформирована событиями августа 1991 года, когда Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) не смог захватить власть путем плохо спланированного переворота, послужившего толчком к окончательному распаду Советского Союза. Документ, который обычно считают манифестом ГКЧП, «Слово к народу», был опубликован 23 июля 1991 года в газете «Советская Россия» и написан будущими соратниками Дугина, Геннадием Зюгановым и Александром Прохановым. По собственным словам Дугина, вышедшие на улицы Москвы толпы, требующие демократии, свободы и рынка, внушили ему такое отвращение, что он в конце концов обнаружил, что является скорее просоветским человеком, — и это в тот самый момент, когда Советский Союз переставал существовать.
Не ограничиваясь этими объяснениями, мы должны рассмотреть, какие модификации привнес Дугин в традиционалистскую философию, а также каковы были особые характеристики российской политической жизни сразу после развала СССР. Первой модификацией Дугина было «исправление» геноновского понимания православия, что схоже с «исправлением» взглядов Генона на буддизм, проделанным Кумарасвами. Это исправление наиболее четко выражено в его работе «Метафизика благой вести: православный эзотеризм» (1996). Здесь Дугин следует за Жаном Бье (Bies), французом, православным шуонианцем, утверждая, что христианство, которое отвергал Генон,— это западное христианство. Генон правильно отвергал католичество, но ошибался в отношении восточного православия, которое он плохо знал. Согласно Дугину (и Бье), православие, в отличие от католичества, никогда не теряло своей инициатической ценности и поэтому оставалось традицией, к которой может обратиться любой традиционалист. Затем Дугин перевел многие термины традиционалистской философии на язык православия. С новыми ориентирами традиционализм Дугина вел не к суфизму как эзотерической практике ислама, а к русскому православию как к экзотерической и эзотерической практике. Разновидностью православия, которое Дугин избрал для себя лично, было старообрядчество в его «единоверческой» версии. Для будущих отношений Дугина с российским политическим мейнстримом важно то, что Единоверческая церковь (в отличие от большинства направлений старообрядчества) признает власть патриарха, а также, ответно, признается и Русской православной церковью.
Второй и чуть более поздней модификацией традиционализма стало его соединение с идеологией, известной как евразийство. В результате возникло нечто, похожее по взглядам на систему представлений, изложенную в книге «Clash of Civilizations» («Столкновение цивилизаций») Самуэля Хантингтона, и почти столь же влиятельное. К концу 1990-х Дугин стал самым видным представителем неоевразийства. Первоначально движение и идеология евразийства возникли в Праге, Берлине и Париже в начале 1920-х благодаря деятельности русских эмигрантов-интеллектуалов, таких как географ П.Н. Савицкий, лингвист князь Н.С. Трубецкой и философ права Н.Н. Алексеев. Они опирались на славянофилов и панславистов XIX века, особенно на Константина Леонтьева и Николая Данилевского, и надеялись, что их учение распространится в СССР среди советской элиты и породит «внутреннюю оппозицию». Так случилось, что в Советском Союзе евразийство привлекло к себе внимание лишь в 1980-х, после публикации, и то в Венгрии, «Науки об этносе» Льва Гумилева, но только в конце 1990-х при помощи Дугина и в модифицированной форме евразийство стало значимым явлением. Версия Дугина известна как неоевразийство, и этот же термин применяется в отношении теорий Гумилева и ряда других фигур, таких, например, как А.С. Панарин. Все они представляют собой различные версии евразийства 1920-х годов, но нас будет интересовать только версия Дугина.
Славянофилов и панславистов, а также евразийцев 1920-х и Дугина роднит убеждение, что Россия фундаментально отличается от Запада своей духовностью и органическим характером своего общества. Однако между этими интеллектуальными движениями есть и ряд расхождений. Славянофилы были первыми российскими интеллектуалами, которые пытались определить русскую идентичность через противопоставление Европе, примерно также как западные интеллектуалы в то же самое время определяли Запад по контрасту с заморскими европейскими колониями. Такое противопоставление «другому» было центральным элементом национализма XIX века. Оно способствовало утверждению западной идентичности как цивилизованной и рациональной, в отличие от якобы нецивилизованных и иррациональных народов европейских колоний, и эта идентичность в значительной степени заменила прежнюю, представляющую европейцев как христиан. Однако славянофилы, вместо того чтобы также сместить акцент с религии на цивилизацию и рациональность, наоборот, подчеркивали религию и социальную солидарность, противопоставляя их сухой рациональности и моральному разложению Европы. В этом они опирались на ту критику, которую романтики выдвинули против ранней модерности, причем так, как их западные коллеги прежде никогда не делали.
Евразийцы 1920-х следовали той же схеме, что славянофилы и панслависты, слегка обновив свою критику западной современности, чтобы включить в нее отрицание «механицизма». Они признавали достижения Запада в технологической сфере, но позитивно противопоставляли им «органицизм», свойственный русской и евразийской цивилизации, а также критиковали Запад за секуляризацию и атомизацию общества, совершенные во имя индивидуализма. Их представления о Западе, по существу, мало чем отличались от взглядов Г енона. Нет свидетельств того, что кто-нибудь из евразийцев этого периода читал Генона (чьи работы тогда только начали завоевывать популярность), но и Генон, и евразийцы формулировали свои идеи в одно и то же время, поэтому в них отразились общие тенденции эпохи. Для Дугина синтезировать евразийские представления о Западе с представлениями, характерными для традиционализма, оказалось несложно.
Чтобы завершить наше описание того, как традиционалисту удался союз с марксистами, мы должны ненадолго обратиться к некоторым специфическим характеристикам российской политической жизни раннего постсоветского периода6, когда перестало работать стандартное деление на левых, правых и центр. С самых первых дней перестройки либерализм был радикальным, а коммунизм — консерватив¬ным политическим феноменом. Когда в 1990 году в недрах Коммунистической партии зародилась и кристаллизовалась вокруг КПРФ, возглавляемой Геннадием Зюгановым, орга¬низованная политическая оппозиция перестройке, идеоло¬гически она объединилась с «патриотами» Проханова. Этот союз начался с образования общего фронта, который часто определялся как «красно-коричневый»: КПРФ выступала в роли «красных», а «патриоты» — «коричневых» (фашистов). Сам Дугин предпочитал обозначение «красно-белые».
Более важным, чем деление на правых и левых, было деле¬ние на тех, кто, подобно Ельцину, разделял некое представ¬ление о либеральной, демократической России, поддержи¬вающей хорошие отношения с Западом (их стали называть «либералами»), и тех, кто его отвергал (их стали называть «оппозиция»). Разные части этой оппозиции в разное время принимали разные названия (коммунисты, «патриоты», на¬ционалисты или даже монархисты), но сама принадлежность к оппозиции была важнее, чем принадлежность к той или иной конкретной фракции. Схожая схема недолгое время су¬ществовала в Германии во время Веймарской республики, ког¬да в первые послевоенные годы внутри коммунистического движения развилось национал-коммунистическое направление, а среди правых в 1929 году— национал-большевистское, к которому примыкали и некоторые будущие нацисты. В 1991 году Дугин начал публиковаться в газете Проханова «День», у которой тогда было около 150 000 читателей. Идеи, которые Проханов позволял Дугину обнародовать в своем «Дне», были заимствованы у Эволы и Генона, а также у западноевропейских «новых правых»: «антикапиталистов» (формулировка Дугина), таких как итальянский мусульманин-эволианец Клаудио Мутти и самый крупный интеллектуальный лидер французских «новых правых» Ален де Бенуа.
В этот период Дугин был решительным членом оппозиции, как и коммунисты Зюганова. Для Дугина принадлежность Зюганова к оппозиции значила больше, чем его «марксизм», который, в конечном счете, был не столь марксистским. По словам Александра Ципко, бывшего в те годы политическим советником Горбачева: «Сама мысль поставить идею “нации” и “государства” над идеей освобождения рабочего класса [что и делали в КПРФ] напрямую противоречит духу и доктрине марксизма». Таким образом, становится понятно, как такой традиционалист, как Дугин, мог войти в союз с КПРФ, но остается вопрос, что могло заинтересовать КПРФ в дугинском неоевразийстве. Ответ состоит в том, что многочисленные группы, составлявшие оппозицию, имели общие интересы и общих врагов, но у них не было объединяющей идеологии. Национализм на первый взгляд казался подходящим для целей оппозиции, но этнический национализм, знакомый Западной Европе со времен Французской революции, едва ли соответствовал российским условиям, так как Российская Федерация — многонациональное государство. Этнический национализм не мог играть никакой роли в легитимации царского или советского режимов, и даже лидер «Памяти» Дмитрий Васильев был вынужден прибавить к своей декларации, утверждавшей, что «наша цель — пробудить национальное самосознание русских людей», фразу «и всех других народов, проживающих на нашей родине».
Этнический национализм, если брать его в самой крайней логической версии, в конце XX века мог привести к еще большему сокращению территории России, нежели это произошло в 1991 году. Хотя такой вариант развития событий и рассматривался некоторыми немногочисленными радикально-либеральными интеллектуалами в Москве, он стал бы проклятием для большинства обычных российских граждан. Приведению в жизнь этого плана мешало и то соображение, что большая часть этнических русских осталась бы за пределами любого чисто русского территориального ядра. Итак, дугинское неоевразийство было наиболее всеохватывающей формой национализма, наилучшим образом при¬способленной к российским условиям. Евразийский блок под руководством России включал бы не только всю Российскую Федерацию, но и, согласно большинству евразийских версий, территории Украины и Беларуси. Некоторые также предпола¬гали включить в него не только территории бывшего СССР, но и большую часть исламского мира.
Отношения между Россией и исламским миром были цен¬тральным парадоксом в идеологии оппозиции и неоевра- зийской мысли. С одной стороны, события в Афганистане в 1980-х годах, в Чечне и в самой Москве в 1990-х годах должны были вызвать ощутимую враждебность по отношению к ис¬ламу и исламизму в российской армии и у широкой публики, к тому же антиисламские чувства поощрял и использовал в своих целях президент Ельцин. Какие-то расистские чувства против «черных» с Кавказа имели место, и порой они выли¬вались в чисто расистские уличные акции. Схожие расистские чувства регулярно эксплуатировали крупные группировки ультраправых на Западе. С другой стороны, Советский Союз долго культивировал дружеские отношения с арабским ми¬ром, видя в ближневосточных странах фактических или по¬тенциальных союзников в борьбе с США.
Каковы бы ни были настроения в обществе, Русская церковь обычно с симпатией относилась к исламу. «Я уважаю ислам и другие религии, —заявил Дмитрий Васильев в 1989 году, —Хомейни великий человек, который борется за ислам и чистоту исламской традиции. Мы с теми, у кого есть вера в Бога». Схожей линии придерживались позже и более важные фигуры оппозиции. Дугин, Проханов и Зюганов высказывались в пользу союза с исламом. Для Дугина «Новая фаза мировой стратегии Зверя состоит в подчинении русского народа глобальной власти, с одной стороны, и атаки на самый мощный бастион традиции, ныне представленный исламом, с другой стороны». Для Зюганова «...в конце XX века все более и более очевидно, что исламский путь становится реальной альтернативой гегемонии западной цивилизации... Фундаментализм — это... возврат к многовековой национальной духовной традиции... к моральным нормам и отношениям между людьми».
Зюганов был важной фигурой в российской политической жизни, а Проханов был важной фигурой для Зюганова. Некоторые комментаторы согласны в том, что Проханов был инструментом сближения Зюганова с оппозиционными группами, а также ключом к поразительному успеху его партии на выборах в Думу в декабре 1995 года, в результате которых КПРФ получила большинство парламентских места и удерживала его до выборов 1999 года, хотя ее значение после этого и стало снижаться. Также многие полагают, что газета Проханова «День» была чрезвычайно важна для популяризации неоевразийства и превращения его в «общий фокус “красно-коричневой” коалиции России». Один комментатор даже заявил (позволив себе некото¬рые преувеличения), что не партийный орган печати «Правда», а газета Проханова «представляла идеологию коммунистического мейнстрима». «Зюганов использовал евразийство для переоформления коммунистической партии, — писал другой обозреватель, — и добился в этом фантастических успехов». Роль неоевразийства и самого Дугина в рамках самой оппозиции была центральной. Таково мнение многих западных обозревателей, особенно после выхода в свет бестселлера Дугина «Основы геополитики: геополитическое будущее России» (1997)- «Основы геополитики» — это самый важный и успешный труд Дугина. В 1997 году он «был темой жарких споров среди военных и гражданских аналитиков в многочисленных институтах... [хотя у одного наблюдателя] создалось впечатление, что спорили больше, чем читали». Интерес российских военных к книге Дугина означал, что и в некоторых кругах за границей ей тоже уделяли больше внимания. Дугин также опубликовал статью «Геополитика как судьба» в армейской газете «Красная звезда» (выпуск за 25 апреля 1997 года). «Основы геополитики» получили поддержку армии по крайней мере в лице генерал-лейтенанта Николая Павловича Клокотова, инструктора при Военной академии генерального штаба, где Дугин выступал по приглашению Игоря Николаевича Родионова, позже министра обороны при президенте Ельцине.
«Основы геополитики» ратовали за союз с исламом. Также в них содержался призыв создать ось Берлин-Москва-Токио (чтобы противостоять американо-атлантической угрозе), вернуть Германии Калининградскую область, а Японии Курильские острова — и то и другое было захвачено Советским Союзом после Второй мировой войны. «Сходство между иде¬ями Дугина и взглядами российского истеблишмента, — писал Чарльз Клоувер во влиятельном американском журнале Foreign Affairs, — слишком разительно, чтобы его игнориро¬вать». В доказательство своих слов Клоувер указывает на сде¬ланное в 1998 году Россией предложение вернуть Курилы и сближение России с Ираном и Иракомз. Конечно, и то и другое можно вполне удовлетворительно объяснить и без ссылок на Дугина или традиционализм, однако ясно, что идеи Дугина казались менее эксцентричными для российской публики, нежели для западной.
Лучше всех, пожалуй, эти идеи проанализировал придерживающийся либеральных взглядов интеллектуал Игорь Виноградов, издатель журнала «Континент». Говоря о корнях евразийства, уходящих в 1920-е годы, Виноградов заявил, что «уже в ту пору это движение достаточно хорошо продемонстрировало свою омертвелую утопичность» — его возражение против утопичности, очевидно, состояло в том, что она имеет тенденцию завершаться тоталитаризмом. О неоевразийцах 1990-х Виноградов говорит следующее:
Они предприняли гальванизацию реакционной утопии, которая давным-давно доказала свою несостоятельность, пытаясь оживить ее путем впрыскивания новой вакцины — комбинации «Православия» и «Ислама» во имя борьбы с коварным «Сионизмом», загнивающим западным «Католицизмом» и любым видом жидомасонства... При всей их [интеллектуальной] неумелости они опасны. Помимо прочего, соблазн религиозного фундаментализма в наш век неверия и общего духовного распада очень привлекателен для многих отчаявшихся людей, которые заблудились в этом хаосе. Ответственность за оживление «несостоятельной» идеологии должны нести Дугин и традиционализм, очевидные источники этой «новой вакцины».
Дугинское неоевразийство не является традиционалистским в узком смысле. Хотя информированный читатель легко может заметить в нем влияние традиционализма и в «Основах геополитики» даже есть раздел, посвященный отношению современных геополитиков к сакральной географии, но слова «традиция» нет в тезаурусе этой книги, и среди отрывков важных для Дугина текстов, которые там приводятся и среди которых лидирует Хэлфорд Макиндер, нет ни традиционалистских, ни других философских текстов. Тем не менее «Ос¬новы геополитики» — еще один пример успешной реактуали¬зации «мягкого» традиционализма. Национал-болъшевистская партия При Ельцине самыми важными соратниками Дугина были Проханов и КПРФ, а после успеха «Основ геополитики» КПРФ официально закрепила это положение: в начале 1999 года Ду¬гина назначили особым советником Геннадия Николаевича Селезнева, спикера Думы и ее депутата от фракции коммунистов. Кроме того, он продолжал поддерживать контакты с западноевропейскими правыми. Дружеские отношения с некоторыми из них были установлены еще во время его пер¬вых поездок на Запад в 1989 году, затем они были подкреплены визитами в Россию де Бенуа и его бельгийского союзни¬ка Роберта Стейкера (его первый приезд состоялся в марте 1992 года), а также публикацией двух сборников статей Дугина на итальянском языке в 1991 и 1992 годах, что было сделано благодаря помощи Мутти4. Тем не менее политический союз, выдвинувший Дугина в действительно значительные публичные фигуры, был заключен с писателем совсем иного типа, нежели Проханов, а именно с Эдуардом Лимоновым. <...>
Дугин встретил Лимонова в оппозиционных кругах, связанных с Прохановым и Зюгановым. Лимонов тогда был готов порвать с Жириновским, в котором начали видеть беспринципного оппортуниста, и тут как раз выяснилось, что оба, и он и Дугин, разочаровались в «архаичности» существующей оппозиции. Они договорились о совместном демарше. Дугин хотел организовать общественное движение, но Лимонов настаивал на создании формальной политической партии, и в 1993 году они основали Национал-большевистскую партию (НБП) — это хлесткое название предложил Дугин, позаимствовав его скорее у русских эмигрантов 1920-х, чем у немцева. Третьим членом-основателем этой партии был музыкант Егор Летов, певец и анархист, чья рок-группа «Гражданская оборона» пользовалась значительной популярностью у слушателей в возрасте от 12 до 20 лет.
Лимонов был публичным лидером НБП и «человеком действия», но им двигали скорее природная склонность к театральности и негативная реакция на западную культуру 1970-х годов, нежели традиционализм или какая-либо конкретная идеология. Первой акцией НБП была общемосковская кампания с плакатами, призывающими к бойкоту импортных товаров под лозунгом «Янки, прочь из России!». Это привлекло к партии благожелательное внимание многих. В числе последующих лозунгов был и такой: «Пейте квас, не кока-колу», придуманный Дугиным. Другие формы активности были менее успешными. Число членов в Москве никогда не превышало 500 человек и в целом по России могло достигать 2000, что вряд ли значимо для страны с населением в 150 миллионов человек. Альянсы Лимонова с двумя другими оппозиционными партиями были недолговечны. В 1995 году на выборах в Думу национал-большевики выдвигались как частные лица, после того как Министерство юстиции неоднократно отказывало в регистрации на выборах их партии. Дугин руководил предвыборной кампанией в Санкт- Петербурге, а Лимонов в Москве. Кампания Дугина получила широкую огласку благодаря поддержке Сергея Курехина, уважаемого рок- и джаз-музыканта, чья группа «Поп-механика» была очень популярна (по крайней мере в некоторых кругах). Популярность Курехина частично зижделась на его «мистификациях», самая известная из которых состояла в «научном доказательстве» того, что Ленин на самом деле представлял собой специфическую форму гриба. Он организовал бесплатный концерт под названием «Курехин за Дугина» и объяснял линию НБП в своих интервью различным изданиям. Несмотря на эту поддержку, Дугин набрал только 2493 голоса, что соответствовало 0,83% от числа участвовавших в выборах. Лимонов в Москве выступил чуть лучше, получив 1,84% (5555 голосов).
Безусловно, в деятельности НБП присутствовали иронические и пародийные элементы, напоминающие прозу Лимонова. Ее политическая программа, например, включала право члена партии не прислушиваться к мнению своей девушки, а партийные инструкции по посещению кинотеатров (смотреть западные фильмы надлежало группами по 15 человек, а после просмотра предписывалось крушить зал), конечно, нельзя было воспринимать серьезно, хотя несколько кинотеатров действительно пострадало. Что можно сказать о таком обещании: «Мы сокрушим преступный мир. Его лучшие представители станут служить нации и государству. Остальные будут уничтожены военными методами»? Партийное приветствие — правая рука вскидывается, как у фашистов, а затем сжимается в кулак, как у большевиков, что сопровождается выкрикиванием «Да, смерть!» — также трудно воспринимать без намека на фарс. Эти элементы абсурда явно добавляли НБП привлекательности в контркуль¬турных кругах. Хотя это никогда не признавалось, НБП была скорее воплощением определенного отношения к жизни, чем серьезной политической организацией. Один критик, Илья Пономарев, даже назвал ее «постмодернистским эсте¬тическим проектом интеллектуальных провокаторов», что, вероятно, мало соответствует представлениям и деятельно¬сти региональных групп НБП, но не так далеко от истины в отношении ее центрального отделения. Претензию партии на абсолютную власть явно нужно принимать с долей иро¬нии. Для Дугина реальное значение НБП состояло в том, что в течение ряда лет она была базой для его публичных устных и письменных выступлений.
Дугин-коммуникатор После того как Дугин покинул НБП, его базой стало его собственное издательство «Арктогея» (названное по имени скан¬динавского варианта Атлантиды). В «Арктогее» были опубликованы некоторые переводы западных традиционалистов, многие книги Дугина (он обычно писал по две книги в год) и некоторые романы Густава Майринка, немецкого писателя начала XX века, жившего в Праге и сильно интересовавшегося магией и оккультизмом. Дугин также пытался с переменным успехом распространять свою версию традиционализма через различные журналы, а также радио и интернет. И снова наиболыной популярно¬стью пользовалась самая «мягкая» версия традиционализма. Наиболее серьезный «теоретический» журнал «Милый ангел», выходивший с 1991 по 1997 год, имел небольшой тираж. Журнал более общей направленности «Элементы» начал выходить в 1993 году амбициозным тиражом в 50 000 экземпляров, но к 1996 году его тираж сократился до 2000 экземпляров, что тоже было внушительной цифрой. В 1998 году он вообще перестал выходить. <...>
Вероятно, столь же удачным оказался и веб-сайт Дугина, www.arctogaia.com (сейчас www.arcto.ru). Это был один из самых первых русскоязычных сайтов, созданный в 1998 году, за год до того, как использование интернета в России вышло за пределы ограниченного круга. (Рунет был запущен в 1995-1996 годах, но сперва не слишком активно использовался) Русский интернет в то время был столь плохо освоен, что ведущий политический блок «Единство» запустил свой сайт только за 12 дней до голосования на выборах 1999 года. К кон¬цу 1999 года «Арктогея» стала крупным сайтом с разделами по метафизике, политике, литературе и эротике и дискуссион¬ными форумами по традиционализму, герметизму, литературе и старообрядчеству. Один из первых пользователей Рунета вспоминает, что, учитывая общую малочисленность русских сайтов, «те, кто начинал активно использовать WWW, рано или поздно попадали на страницы [Дугина]».
Доля Рунета, которую занимал сайт Дугина, с 1999 года суще¬ственно сократилась, так как сам русский интернет существен¬но вырос в объеме. Тем не менее присутствие Дугина где-то на краю киберпространства все еще ощущается. В одном обзоре политических веб-сайтов 2003 года они оценивались по шкале от 1 до 10 баллов за дизайн и контент («свежесть»), а также за удобство для пользователя. Сайт Дугина получил 5 за дизайн и контент против 5,6 балла, которые получили сайты веду¬щих американских и британских партий, 5,5 балла — ведущих российских партий и 1,6 — мелких российских партий. С оцен¬кой 9 за удобство для пользователя сайт Дугина легко обходил по средним показателям сайты всех ведущих партий России и других стран.
Геноновский традиционализм в России Хотя все эти годы Дугин был самым видным традиционали¬стом России, менее политизированная разновидность тради¬ционализма, более соответствующая его западноевропейско¬му варианту и ставящая акцент на творчестве Генона, тоже присутствовала. Она возникла благодаря Юрию Стефанову, поэту и переводчику, который открыл Генона вместе с Головиным в начале 1960-х. Сразу же после распада СССР в 1991 году Стефанов опубликовал ряд статей о Геноне в «Вопросах философии», серьезном философском журнале, издававшемся Российской Академией наук, но имевшем более широкий круг читателей, чем обычно бывает у такого рода журналов. Ряд российских интеллектуалов, которые прочли этот номер, за¬интересовались традиционализмом в его неполитической форме. Наиболее активным среди них впоследствии стал Артур Медведев, сын офицера, как и Дугин, и выпускник факуль¬тета истории Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ).
Медведев стал главным учеником Стефанова, а после смерти учителя — самым заметным неполитическим традиционалистом России. В 1993 году, заканчивая университет, он основал журнал «Волшебная гора». Этот журнал, названный по роману Томаса Манна, изначально затевался как литературный и философский, что-то вроде площадки для встреч интеллектуалов разных убеждений. Однако начиная со второго номера он становился все более традиционалистским, пока не превратился в российский эквивалент «Традиционных исследований». С 1993 года Медведев выпускал примерно по номеру в год, но после 2000 года журнал стал выходить чаще. Каждый его номер насчитывает около 300 страниц, что делает его значительно толще, чем любой подобный журнал на Западе. Как и его европейские аналоги, он содержит переводы классических традиционалистских текстов, классических нетрадиционалистских авторов, таких как Мулла Садра, новые статьи современных авторов и книжные рецензии. Большую часть новых статей пишут русские или русскоговорящие традиционалисты, но порой это бывают и современные запад¬ные традиционалисты, что связывает русский традиционализм с остальным миром. С конца 1990-х годов «Волшебная гора» выходила тиражом в 500 экземпляров. Медведев посчитал, что сможет продать и больше, но, так как журнал был некоммерческим и существовал только на пожертвования благожелателей, добавочная стоимость на больший тираж сделала бы его либо тоньше, либо хуже оформленным (сейчас он печатается на дорогой бумаге и с хорошим качеством печати), а и то и другое для него было неприемлемо. По оценкам Медведева, за все годы у него опубликовалось около 200 авторов. Эта цифра дает некоторое представление о размерах российского неполитического традиционалистского сообщества, вполне сравнимого с сообществами в других странах. Оно достаточно велико, чтобы заинтересовать коммерческие издательства, например такое, как «Беловодье», которое начало печатать переводы работ Генона и Эволы еще в на¬чале 1990-х и продолжило печатать новые переводы Генона в 2005 году.
Между сообществами «Волшебной горы» и политического традиционализма есть несколько точек пересечения. Хотя большинство авторов «Волшебной горы» мало вовлечены в политику Дугина, а некоторые даже являются либералами по своим политическим убеждениям, последователи Дугина и Джемаля часто печатали в журнале Медведева статьи, посвященные духовным вопросам, как и поэт-традиционалист Евгений Головин. Медведев тем не менее обычно не пропускал в номер сугубо политические статьи.
Далекие от политики авторы "Волшебной горы" относятся примерно к тому же типу людей, что и авторы похожих журналов во всем мире, хотя, возможно, у них более выражены свя¬зи с научным миром и поэзией. Как и последователи Шуона, они публикуют книги по разным темам, в которых находит свое отражение и традиционалистская точка зрения. Однако они не связаны ни с одним суфийским орденом и не образу¬ют духовной общины. Объяснение этому скрывается в исто¬ках русского традиционализма, которые обсуждались выше, а также в том убеждении, что русское православие само по себе несет инициатическую ценность, которой Генон не находил в западном христианстве. Стефанов интересовался Каббалой и гностицизмом, но всегда считал себя православным христианином. Схожим образом духовным следствием встречи с Г еноном и Стефановым для Медведева стало то, что он начал регулярно посещать церковные службы. Два самых близких товарища Медведева среди традиционалистов были старо¬обрядцами, хотя и из разных направлений.
Русские традиционалисты проявляют некоторый интерес к исламу, но мусульманин, наиболее тесно связанный с «Вол¬шебной горой», — это мусульманин по рождению Али Тургиев, кавказец-космополит, микробиолог по профессии, который впервые столкнулся с традиционализмом на страницах «Во¬просов философии», а потом стал помощником Медведева. Тур¬гиев не видит необходимости в личной инициации как в дополнении регулярной практики ислама и больше интере¬суется эзотерической шиитской литературой, чем суфизмом (хотя сам является суннитом). В последние годы небольшое количество русских традиционалистов перешло в ислам, но в целом их влечет шиизм, в чем видно влияние шиита Джемаля. Хотя деятельность Джемаля (рассматриваемая в следующей главе) изначально носит политический харак¬тер, он по-прежнему является самым заметным российским мусульманином-традиционалистом. Как выразился один из новообращенных, отвечая на вопрос о том, хотел ли он когда- нибудь вступить в суфийский орден (тарикат): «А разве ши¬изм — это не один огромный тарикат?» Это не совсем обще¬распространенный взгляд, но его можно встретить и среди практикующих мусульман, и у внешних наблюдателей. Ряд воззрений, которые в суннитском исламе характерны только для суфизма, в шиизме являются мейнстримом.
Группа, объединившаяся вокруг «Волшебной горы»,— не единственная группа не связанных с политикой российских традиционалистов, хотя и наиболее важная среди них. Есть сведения о кружке россиян, следующих тиджанийа, весьма важному в исламском мире суфийскому ордену, возглавляемому шейхом-швейцарцем, который некогда был марьямия. Есть еще ряд организаций, таких как Византийский клуб, воз¬главляемый Аркадием Малером, евреем и бывшим членом НБП, который ушел из этой партии вместе с Дугиным, а за¬тем оставил и Дугина, после чего с двумя товарищами основал отдельную группу Евразийский клуб, который постепенно стал более православным и сменил название кг.Византийский клуб. Малер также периодически пишет для «Волшебной горы». Группа «Волшебной горы» и другие, более мелкие группы типичны для традиционализма повсюду. Но вот фигура Дугина 1990-х годов была для него нетипична. Проект Эволы был столь же амбициозен, но дугинский — более успешен. В первые годы XXI века, как мы увидим далее, Дугин добился еще больших результатов.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
Члены Южинского кружка: Александр Дугин, Гейдар Джемаль, Евгений Головин и Юрий Мамлеев.
Далее приведены фрагменты из упомянутой книги Сэджвика.
Политическая деятельность Дугина в 1990-е годы
Для Дугина, которого некогда КГБ арестовал как диссидента, переход к сотрудничеству с Зюгановым, лидером КПРФ, был довольно удивительной трансформацией. Как мы еще увидим, позже с ним произошла еще одна трансформация того же масштаба, когда при президенте Путине он начал выходить из сферы влияния КПРФ и двигаться в сторону политического мейнстрима. Эти перемены не говорят о непостоянстве Дугина. Как и Эвола, он всегда был верен только своей собственной идеологии, а не существующим вокруг политическим партиям. Его собственное объяснение первого превращения — из диссидента-антисоветчика в товарища лидера коммунистов — двоякое. Во-первых, в 1989 году он совершил несколько поездок на Запад, читая лекции «новым правым» во Франции, Испании и Бельгии. Эти поездки значительно изменили позицию Дугина. Большую часть жизни он считал, что «советская реальность» — это «худшее, что можно себе вообразить», а тут, к своему изумлению, он обнаружил, что западная реальность еще хуже, и подобная реакция не была редкостью среди советских диссидентов при столкновении с Западом. Во-вторых, его новая политическая позиция была сформирована событиями августа 1991 года, когда Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) не смог захватить власть путем плохо спланированного переворота, послужившего толчком к окончательному распаду Советского Союза. Документ, который обычно считают манифестом ГКЧП, «Слово к народу», был опубликован 23 июля 1991 года в газете «Советская Россия» и написан будущими соратниками Дугина, Геннадием Зюгановым и Александром Прохановым. По собственным словам Дугина, вышедшие на улицы Москвы толпы, требующие демократии, свободы и рынка, внушили ему такое отвращение, что он в конце концов обнаружил, что является скорее просоветским человеком, — и это в тот самый момент, когда Советский Союз переставал существовать.
Не ограничиваясь этими объяснениями, мы должны рассмотреть, какие модификации привнес Дугин в традиционалистскую философию, а также каковы были особые характеристики российской политической жизни сразу после развала СССР. Первой модификацией Дугина было «исправление» геноновского понимания православия, что схоже с «исправлением» взглядов Генона на буддизм, проделанным Кумарасвами. Это исправление наиболее четко выражено в его работе «Метафизика благой вести: православный эзотеризм» (1996). Здесь Дугин следует за Жаном Бье (Bies), французом, православным шуонианцем, утверждая, что христианство, которое отвергал Генон,— это западное христианство. Генон правильно отвергал католичество, но ошибался в отношении восточного православия, которое он плохо знал. Согласно Дугину (и Бье), православие, в отличие от католичества, никогда не теряло своей инициатической ценности и поэтому оставалось традицией, к которой может обратиться любой традиционалист. Затем Дугин перевел многие термины традиционалистской философии на язык православия. С новыми ориентирами традиционализм Дугина вел не к суфизму как эзотерической практике ислама, а к русскому православию как к экзотерической и эзотерической практике. Разновидностью православия, которое Дугин избрал для себя лично, было старообрядчество в его «единоверческой» версии. Для будущих отношений Дугина с российским политическим мейнстримом важно то, что Единоверческая церковь (в отличие от большинства направлений старообрядчества) признает власть патриарха, а также, ответно, признается и Русской православной церковью.
Второй и чуть более поздней модификацией традиционализма стало его соединение с идеологией, известной как евразийство. В результате возникло нечто, похожее по взглядам на систему представлений, изложенную в книге «Clash of Civilizations» («Столкновение цивилизаций») Самуэля Хантингтона, и почти столь же влиятельное. К концу 1990-х Дугин стал самым видным представителем неоевразийства. Первоначально движение и идеология евразийства возникли в Праге, Берлине и Париже в начале 1920-х благодаря деятельности русских эмигрантов-интеллектуалов, таких как географ П.Н. Савицкий, лингвист князь Н.С. Трубецкой и философ права Н.Н. Алексеев. Они опирались на славянофилов и панславистов XIX века, особенно на Константина Леонтьева и Николая Данилевского, и надеялись, что их учение распространится в СССР среди советской элиты и породит «внутреннюю оппозицию». Так случилось, что в Советском Союзе евразийство привлекло к себе внимание лишь в 1980-х, после публикации, и то в Венгрии, «Науки об этносе» Льва Гумилева, но только в конце 1990-х при помощи Дугина и в модифицированной форме евразийство стало значимым явлением. Версия Дугина известна как неоевразийство, и этот же термин применяется в отношении теорий Гумилева и ряда других фигур, таких, например, как А.С. Панарин. Все они представляют собой различные версии евразийства 1920-х годов, но нас будет интересовать только версия Дугина.
Славянофилов и панславистов, а также евразийцев 1920-х и Дугина роднит убеждение, что Россия фундаментально отличается от Запада своей духовностью и органическим характером своего общества. Однако между этими интеллектуальными движениями есть и ряд расхождений. Славянофилы были первыми российскими интеллектуалами, которые пытались определить русскую идентичность через противопоставление Европе, примерно также как западные интеллектуалы в то же самое время определяли Запад по контрасту с заморскими европейскими колониями. Такое противопоставление «другому» было центральным элементом национализма XIX века. Оно способствовало утверждению западной идентичности как цивилизованной и рациональной, в отличие от якобы нецивилизованных и иррациональных народов европейских колоний, и эта идентичность в значительной степени заменила прежнюю, представляющую европейцев как христиан. Однако славянофилы, вместо того чтобы также сместить акцент с религии на цивилизацию и рациональность, наоборот, подчеркивали религию и социальную солидарность, противопоставляя их сухой рациональности и моральному разложению Европы. В этом они опирались на ту критику, которую романтики выдвинули против ранней модерности, причем так, как их западные коллеги прежде никогда не делали.
Евразийцы 1920-х следовали той же схеме, что славянофилы и панслависты, слегка обновив свою критику западной современности, чтобы включить в нее отрицание «механицизма». Они признавали достижения Запада в технологической сфере, но позитивно противопоставляли им «органицизм», свойственный русской и евразийской цивилизации, а также критиковали Запад за секуляризацию и атомизацию общества, совершенные во имя индивидуализма. Их представления о Западе, по существу, мало чем отличались от взглядов Г енона. Нет свидетельств того, что кто-нибудь из евразийцев этого периода читал Генона (чьи работы тогда только начали завоевывать популярность), но и Генон, и евразийцы формулировали свои идеи в одно и то же время, поэтому в них отразились общие тенденции эпохи. Для Дугина синтезировать евразийские представления о Западе с представлениями, характерными для традиционализма, оказалось несложно.
Чтобы завершить наше описание того, как традиционалисту удался союз с марксистами, мы должны ненадолго обратиться к некоторым специфическим характеристикам российской политической жизни раннего постсоветского периода6, когда перестало работать стандартное деление на левых, правых и центр. С самых первых дней перестройки либерализм был радикальным, а коммунизм — консерватив¬ным политическим феноменом. Когда в 1990 году в недрах Коммунистической партии зародилась и кристаллизовалась вокруг КПРФ, возглавляемой Геннадием Зюгановым, орга¬низованная политическая оппозиция перестройке, идеоло¬гически она объединилась с «патриотами» Проханова. Этот союз начался с образования общего фронта, который часто определялся как «красно-коричневый»: КПРФ выступала в роли «красных», а «патриоты» — «коричневых» (фашистов). Сам Дугин предпочитал обозначение «красно-белые».
Более важным, чем деление на правых и левых, было деле¬ние на тех, кто, подобно Ельцину, разделял некое представ¬ление о либеральной, демократической России, поддержи¬вающей хорошие отношения с Западом (их стали называть «либералами»), и тех, кто его отвергал (их стали называть «оппозиция»). Разные части этой оппозиции в разное время принимали разные названия (коммунисты, «патриоты», на¬ционалисты или даже монархисты), но сама принадлежность к оппозиции была важнее, чем принадлежность к той или иной конкретной фракции. Схожая схема недолгое время су¬ществовала в Германии во время Веймарской республики, ког¬да в первые послевоенные годы внутри коммунистического движения развилось национал-коммунистическое направление, а среди правых в 1929 году— национал-большевистское, к которому примыкали и некоторые будущие нацисты. В 1991 году Дугин начал публиковаться в газете Проханова «День», у которой тогда было около 150 000 читателей. Идеи, которые Проханов позволял Дугину обнародовать в своем «Дне», были заимствованы у Эволы и Генона, а также у западноевропейских «новых правых»: «антикапиталистов» (формулировка Дугина), таких как итальянский мусульманин-эволианец Клаудио Мутти и самый крупный интеллектуальный лидер французских «новых правых» Ален де Бенуа.
В этот период Дугин был решительным членом оппозиции, как и коммунисты Зюганова. Для Дугина принадлежность Зюганова к оппозиции значила больше, чем его «марксизм», который, в конечном счете, был не столь марксистским. По словам Александра Ципко, бывшего в те годы политическим советником Горбачева: «Сама мысль поставить идею “нации” и “государства” над идеей освобождения рабочего класса [что и делали в КПРФ] напрямую противоречит духу и доктрине марксизма». Таким образом, становится понятно, как такой традиционалист, как Дугин, мог войти в союз с КПРФ, но остается вопрос, что могло заинтересовать КПРФ в дугинском неоевразийстве. Ответ состоит в том, что многочисленные группы, составлявшие оппозицию, имели общие интересы и общих врагов, но у них не было объединяющей идеологии. Национализм на первый взгляд казался подходящим для целей оппозиции, но этнический национализм, знакомый Западной Европе со времен Французской революции, едва ли соответствовал российским условиям, так как Российская Федерация — многонациональное государство. Этнический национализм не мог играть никакой роли в легитимации царского или советского режимов, и даже лидер «Памяти» Дмитрий Васильев был вынужден прибавить к своей декларации, утверждавшей, что «наша цель — пробудить национальное самосознание русских людей», фразу «и всех других народов, проживающих на нашей родине».
Этнический национализм, если брать его в самой крайней логической версии, в конце XX века мог привести к еще большему сокращению территории России, нежели это произошло в 1991 году. Хотя такой вариант развития событий и рассматривался некоторыми немногочисленными радикально-либеральными интеллектуалами в Москве, он стал бы проклятием для большинства обычных российских граждан. Приведению в жизнь этого плана мешало и то соображение, что большая часть этнических русских осталась бы за пределами любого чисто русского территориального ядра. Итак, дугинское неоевразийство было наиболее всеохватывающей формой национализма, наилучшим образом при¬способленной к российским условиям. Евразийский блок под руководством России включал бы не только всю Российскую Федерацию, но и, согласно большинству евразийских версий, территории Украины и Беларуси. Некоторые также предпола¬гали включить в него не только территории бывшего СССР, но и большую часть исламского мира.
Отношения между Россией и исламским миром были цен¬тральным парадоксом в идеологии оппозиции и неоевра- зийской мысли. С одной стороны, события в Афганистане в 1980-х годах, в Чечне и в самой Москве в 1990-х годах должны были вызвать ощутимую враждебность по отношению к ис¬ламу и исламизму в российской армии и у широкой публики, к тому же антиисламские чувства поощрял и использовал в своих целях президент Ельцин. Какие-то расистские чувства против «черных» с Кавказа имели место, и порой они выли¬вались в чисто расистские уличные акции. Схожие расистские чувства регулярно эксплуатировали крупные группировки ультраправых на Западе. С другой стороны, Советский Союз долго культивировал дружеские отношения с арабским ми¬ром, видя в ближневосточных странах фактических или по¬тенциальных союзников в борьбе с США.
Каковы бы ни были настроения в обществе, Русская церковь обычно с симпатией относилась к исламу. «Я уважаю ислам и другие религии, —заявил Дмитрий Васильев в 1989 году, —Хомейни великий человек, который борется за ислам и чистоту исламской традиции. Мы с теми, у кого есть вера в Бога». Схожей линии придерживались позже и более важные фигуры оппозиции. Дугин, Проханов и Зюганов высказывались в пользу союза с исламом. Для Дугина «Новая фаза мировой стратегии Зверя состоит в подчинении русского народа глобальной власти, с одной стороны, и атаки на самый мощный бастион традиции, ныне представленный исламом, с другой стороны». Для Зюганова «...в конце XX века все более и более очевидно, что исламский путь становится реальной альтернативой гегемонии западной цивилизации... Фундаментализм — это... возврат к многовековой национальной духовной традиции... к моральным нормам и отношениям между людьми».
Зюганов был важной фигурой в российской политической жизни, а Проханов был важной фигурой для Зюганова. Некоторые комментаторы согласны в том, что Проханов был инструментом сближения Зюганова с оппозиционными группами, а также ключом к поразительному успеху его партии на выборах в Думу в декабре 1995 года, в результате которых КПРФ получила большинство парламентских места и удерживала его до выборов 1999 года, хотя ее значение после этого и стало снижаться. Также многие полагают, что газета Проханова «День» была чрезвычайно важна для популяризации неоевразийства и превращения его в «общий фокус “красно-коричневой” коалиции России». Один комментатор даже заявил (позволив себе некото¬рые преувеличения), что не партийный орган печати «Правда», а газета Проханова «представляла идеологию коммунистического мейнстрима». «Зюганов использовал евразийство для переоформления коммунистической партии, — писал другой обозреватель, — и добился в этом фантастических успехов». Роль неоевразийства и самого Дугина в рамках самой оппозиции была центральной. Таково мнение многих западных обозревателей, особенно после выхода в свет бестселлера Дугина «Основы геополитики: геополитическое будущее России» (1997)- «Основы геополитики» — это самый важный и успешный труд Дугина. В 1997 году он «был темой жарких споров среди военных и гражданских аналитиков в многочисленных институтах... [хотя у одного наблюдателя] создалось впечатление, что спорили больше, чем читали». Интерес российских военных к книге Дугина означал, что и в некоторых кругах за границей ей тоже уделяли больше внимания. Дугин также опубликовал статью «Геополитика как судьба» в армейской газете «Красная звезда» (выпуск за 25 апреля 1997 года). «Основы геополитики» получили поддержку армии по крайней мере в лице генерал-лейтенанта Николая Павловича Клокотова, инструктора при Военной академии генерального штаба, где Дугин выступал по приглашению Игоря Николаевича Родионова, позже министра обороны при президенте Ельцине.
«Основы геополитики» ратовали за союз с исламом. Также в них содержался призыв создать ось Берлин-Москва-Токио (чтобы противостоять американо-атлантической угрозе), вернуть Германии Калининградскую область, а Японии Курильские острова — и то и другое было захвачено Советским Союзом после Второй мировой войны. «Сходство между иде¬ями Дугина и взглядами российского истеблишмента, — писал Чарльз Клоувер во влиятельном американском журнале Foreign Affairs, — слишком разительно, чтобы его игнориро¬вать». В доказательство своих слов Клоувер указывает на сде¬ланное в 1998 году Россией предложение вернуть Курилы и сближение России с Ираном и Иракомз. Конечно, и то и другое можно вполне удовлетворительно объяснить и без ссылок на Дугина или традиционализм, однако ясно, что идеи Дугина казались менее эксцентричными для российской публики, нежели для западной.
Лучше всех, пожалуй, эти идеи проанализировал придерживающийся либеральных взглядов интеллектуал Игорь Виноградов, издатель журнала «Континент». Говоря о корнях евразийства, уходящих в 1920-е годы, Виноградов заявил, что «уже в ту пору это движение достаточно хорошо продемонстрировало свою омертвелую утопичность» — его возражение против утопичности, очевидно, состояло в том, что она имеет тенденцию завершаться тоталитаризмом. О неоевразийцах 1990-х Виноградов говорит следующее:
Они предприняли гальванизацию реакционной утопии, которая давным-давно доказала свою несостоятельность, пытаясь оживить ее путем впрыскивания новой вакцины — комбинации «Православия» и «Ислама» во имя борьбы с коварным «Сионизмом», загнивающим западным «Католицизмом» и любым видом жидомасонства... При всей их [интеллектуальной] неумелости они опасны. Помимо прочего, соблазн религиозного фундаментализма в наш век неверия и общего духовного распада очень привлекателен для многих отчаявшихся людей, которые заблудились в этом хаосе. Ответственность за оживление «несостоятельной» идеологии должны нести Дугин и традиционализм, очевидные источники этой «новой вакцины».
Дугинское неоевразийство не является традиционалистским в узком смысле. Хотя информированный читатель легко может заметить в нем влияние традиционализма и в «Основах геополитики» даже есть раздел, посвященный отношению современных геополитиков к сакральной географии, но слова «традиция» нет в тезаурусе этой книги, и среди отрывков важных для Дугина текстов, которые там приводятся и среди которых лидирует Хэлфорд Макиндер, нет ни традиционалистских, ни других философских текстов. Тем не менее «Ос¬новы геополитики» — еще один пример успешной реактуали¬зации «мягкого» традиционализма. Национал-болъшевистская партия При Ельцине самыми важными соратниками Дугина были Проханов и КПРФ, а после успеха «Основ геополитики» КПРФ официально закрепила это положение: в начале 1999 года Ду¬гина назначили особым советником Геннадия Николаевича Селезнева, спикера Думы и ее депутата от фракции коммунистов. Кроме того, он продолжал поддерживать контакты с западноевропейскими правыми. Дружеские отношения с некоторыми из них были установлены еще во время его пер¬вых поездок на Запад в 1989 году, затем они были подкреплены визитами в Россию де Бенуа и его бельгийского союзни¬ка Роберта Стейкера (его первый приезд состоялся в марте 1992 года), а также публикацией двух сборников статей Дугина на итальянском языке в 1991 и 1992 годах, что было сделано благодаря помощи Мутти4. Тем не менее политический союз, выдвинувший Дугина в действительно значительные публичные фигуры, был заключен с писателем совсем иного типа, нежели Проханов, а именно с Эдуардом Лимоновым. <...>
Дугин встретил Лимонова в оппозиционных кругах, связанных с Прохановым и Зюгановым. Лимонов тогда был готов порвать с Жириновским, в котором начали видеть беспринципного оппортуниста, и тут как раз выяснилось, что оба, и он и Дугин, разочаровались в «архаичности» существующей оппозиции. Они договорились о совместном демарше. Дугин хотел организовать общественное движение, но Лимонов настаивал на создании формальной политической партии, и в 1993 году они основали Национал-большевистскую партию (НБП) — это хлесткое название предложил Дугин, позаимствовав его скорее у русских эмигрантов 1920-х, чем у немцева. Третьим членом-основателем этой партии был музыкант Егор Летов, певец и анархист, чья рок-группа «Гражданская оборона» пользовалась значительной популярностью у слушателей в возрасте от 12 до 20 лет.
Лимонов был публичным лидером НБП и «человеком действия», но им двигали скорее природная склонность к театральности и негативная реакция на западную культуру 1970-х годов, нежели традиционализм или какая-либо конкретная идеология. Первой акцией НБП была общемосковская кампания с плакатами, призывающими к бойкоту импортных товаров под лозунгом «Янки, прочь из России!». Это привлекло к партии благожелательное внимание многих. В числе последующих лозунгов был и такой: «Пейте квас, не кока-колу», придуманный Дугиным. Другие формы активности были менее успешными. Число членов в Москве никогда не превышало 500 человек и в целом по России могло достигать 2000, что вряд ли значимо для страны с населением в 150 миллионов человек. Альянсы Лимонова с двумя другими оппозиционными партиями были недолговечны. В 1995 году на выборах в Думу национал-большевики выдвигались как частные лица, после того как Министерство юстиции неоднократно отказывало в регистрации на выборах их партии. Дугин руководил предвыборной кампанией в Санкт- Петербурге, а Лимонов в Москве. Кампания Дугина получила широкую огласку благодаря поддержке Сергея Курехина, уважаемого рок- и джаз-музыканта, чья группа «Поп-механика» была очень популярна (по крайней мере в некоторых кругах). Популярность Курехина частично зижделась на его «мистификациях», самая известная из которых состояла в «научном доказательстве» того, что Ленин на самом деле представлял собой специфическую форму гриба. Он организовал бесплатный концерт под названием «Курехин за Дугина» и объяснял линию НБП в своих интервью различным изданиям. Несмотря на эту поддержку, Дугин набрал только 2493 голоса, что соответствовало 0,83% от числа участвовавших в выборах. Лимонов в Москве выступил чуть лучше, получив 1,84% (5555 голосов).
Безусловно, в деятельности НБП присутствовали иронические и пародийные элементы, напоминающие прозу Лимонова. Ее политическая программа, например, включала право члена партии не прислушиваться к мнению своей девушки, а партийные инструкции по посещению кинотеатров (смотреть западные фильмы надлежало группами по 15 человек, а после просмотра предписывалось крушить зал), конечно, нельзя было воспринимать серьезно, хотя несколько кинотеатров действительно пострадало. Что можно сказать о таком обещании: «Мы сокрушим преступный мир. Его лучшие представители станут служить нации и государству. Остальные будут уничтожены военными методами»? Партийное приветствие — правая рука вскидывается, как у фашистов, а затем сжимается в кулак, как у большевиков, что сопровождается выкрикиванием «Да, смерть!» — также трудно воспринимать без намека на фарс. Эти элементы абсурда явно добавляли НБП привлекательности в контркуль¬турных кругах. Хотя это никогда не признавалось, НБП была скорее воплощением определенного отношения к жизни, чем серьезной политической организацией. Один критик, Илья Пономарев, даже назвал ее «постмодернистским эсте¬тическим проектом интеллектуальных провокаторов», что, вероятно, мало соответствует представлениям и деятельно¬сти региональных групп НБП, но не так далеко от истины в отношении ее центрального отделения. Претензию партии на абсолютную власть явно нужно принимать с долей иро¬нии. Для Дугина реальное значение НБП состояло в том, что в течение ряда лет она была базой для его публичных устных и письменных выступлений.
Дугин-коммуникатор После того как Дугин покинул НБП, его базой стало его собственное издательство «Арктогея» (названное по имени скан¬динавского варианта Атлантиды). В «Арктогее» были опубликованы некоторые переводы западных традиционалистов, многие книги Дугина (он обычно писал по две книги в год) и некоторые романы Густава Майринка, немецкого писателя начала XX века, жившего в Праге и сильно интересовавшегося магией и оккультизмом. Дугин также пытался с переменным успехом распространять свою версию традиционализма через различные журналы, а также радио и интернет. И снова наиболыной популярно¬стью пользовалась самая «мягкая» версия традиционализма. Наиболее серьезный «теоретический» журнал «Милый ангел», выходивший с 1991 по 1997 год, имел небольшой тираж. Журнал более общей направленности «Элементы» начал выходить в 1993 году амбициозным тиражом в 50 000 экземпляров, но к 1996 году его тираж сократился до 2000 экземпляров, что тоже было внушительной цифрой. В 1998 году он вообще перестал выходить. <...>
Вероятно, столь же удачным оказался и веб-сайт Дугина, www.arctogaia.com (сейчас www.arcto.ru). Это был один из самых первых русскоязычных сайтов, созданный в 1998 году, за год до того, как использование интернета в России вышло за пределы ограниченного круга. (Рунет был запущен в 1995-1996 годах, но сперва не слишком активно использовался) Русский интернет в то время был столь плохо освоен, что ведущий политический блок «Единство» запустил свой сайт только за 12 дней до голосования на выборах 1999 года. К кон¬цу 1999 года «Арктогея» стала крупным сайтом с разделами по метафизике, политике, литературе и эротике и дискуссион¬ными форумами по традиционализму, герметизму, литературе и старообрядчеству. Один из первых пользователей Рунета вспоминает, что, учитывая общую малочисленность русских сайтов, «те, кто начинал активно использовать WWW, рано или поздно попадали на страницы [Дугина]».
Доля Рунета, которую занимал сайт Дугина, с 1999 года суще¬ственно сократилась, так как сам русский интернет существен¬но вырос в объеме. Тем не менее присутствие Дугина где-то на краю киберпространства все еще ощущается. В одном обзоре политических веб-сайтов 2003 года они оценивались по шкале от 1 до 10 баллов за дизайн и контент («свежесть»), а также за удобство для пользователя. Сайт Дугина получил 5 за дизайн и контент против 5,6 балла, которые получили сайты веду¬щих американских и британских партий, 5,5 балла — ведущих российских партий и 1,6 — мелких российских партий. С оцен¬кой 9 за удобство для пользователя сайт Дугина легко обходил по средним показателям сайты всех ведущих партий России и других стран.
Геноновский традиционализм в России Хотя все эти годы Дугин был самым видным традиционали¬стом России, менее политизированная разновидность тради¬ционализма, более соответствующая его западноевропейско¬му варианту и ставящая акцент на творчестве Генона, тоже присутствовала. Она возникла благодаря Юрию Стефанову, поэту и переводчику, который открыл Генона вместе с Головиным в начале 1960-х. Сразу же после распада СССР в 1991 году Стефанов опубликовал ряд статей о Геноне в «Вопросах философии», серьезном философском журнале, издававшемся Российской Академией наук, но имевшем более широкий круг читателей, чем обычно бывает у такого рода журналов. Ряд российских интеллектуалов, которые прочли этот номер, за¬интересовались традиционализмом в его неполитической форме. Наиболее активным среди них впоследствии стал Артур Медведев, сын офицера, как и Дугин, и выпускник факуль¬тета истории Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ).
Медведев стал главным учеником Стефанова, а после смерти учителя — самым заметным неполитическим традиционалистом России. В 1993 году, заканчивая университет, он основал журнал «Волшебная гора». Этот журнал, названный по роману Томаса Манна, изначально затевался как литературный и философский, что-то вроде площадки для встреч интеллектуалов разных убеждений. Однако начиная со второго номера он становился все более традиционалистским, пока не превратился в российский эквивалент «Традиционных исследований». С 1993 года Медведев выпускал примерно по номеру в год, но после 2000 года журнал стал выходить чаще. Каждый его номер насчитывает около 300 страниц, что делает его значительно толще, чем любой подобный журнал на Западе. Как и его европейские аналоги, он содержит переводы классических традиционалистских текстов, классических нетрадиционалистских авторов, таких как Мулла Садра, новые статьи современных авторов и книжные рецензии. Большую часть новых статей пишут русские или русскоговорящие традиционалисты, но порой это бывают и современные запад¬ные традиционалисты, что связывает русский традиционализм с остальным миром. С конца 1990-х годов «Волшебная гора» выходила тиражом в 500 экземпляров. Медведев посчитал, что сможет продать и больше, но, так как журнал был некоммерческим и существовал только на пожертвования благожелателей, добавочная стоимость на больший тираж сделала бы его либо тоньше, либо хуже оформленным (сейчас он печатается на дорогой бумаге и с хорошим качеством печати), а и то и другое для него было неприемлемо. По оценкам Медведева, за все годы у него опубликовалось около 200 авторов. Эта цифра дает некоторое представление о размерах российского неполитического традиционалистского сообщества, вполне сравнимого с сообществами в других странах. Оно достаточно велико, чтобы заинтересовать коммерческие издательства, например такое, как «Беловодье», которое начало печатать переводы работ Генона и Эволы еще в на¬чале 1990-х и продолжило печатать новые переводы Генона в 2005 году.
Между сообществами «Волшебной горы» и политического традиционализма есть несколько точек пересечения. Хотя большинство авторов «Волшебной горы» мало вовлечены в политику Дугина, а некоторые даже являются либералами по своим политическим убеждениям, последователи Дугина и Джемаля часто печатали в журнале Медведева статьи, посвященные духовным вопросам, как и поэт-традиционалист Евгений Головин. Медведев тем не менее обычно не пропускал в номер сугубо политические статьи.
Далекие от политики авторы "Волшебной горы" относятся примерно к тому же типу людей, что и авторы похожих журналов во всем мире, хотя, возможно, у них более выражены свя¬зи с научным миром и поэзией. Как и последователи Шуона, они публикуют книги по разным темам, в которых находит свое отражение и традиционалистская точка зрения. Однако они не связаны ни с одним суфийским орденом и не образу¬ют духовной общины. Объяснение этому скрывается в исто¬ках русского традиционализма, которые обсуждались выше, а также в том убеждении, что русское православие само по себе несет инициатическую ценность, которой Генон не находил в западном христианстве. Стефанов интересовался Каббалой и гностицизмом, но всегда считал себя православным христианином. Схожим образом духовным следствием встречи с Г еноном и Стефановым для Медведева стало то, что он начал регулярно посещать церковные службы. Два самых близких товарища Медведева среди традиционалистов были старо¬обрядцами, хотя и из разных направлений.
Русские традиционалисты проявляют некоторый интерес к исламу, но мусульманин, наиболее тесно связанный с «Вол¬шебной горой», — это мусульманин по рождению Али Тургиев, кавказец-космополит, микробиолог по профессии, который впервые столкнулся с традиционализмом на страницах «Во¬просов философии», а потом стал помощником Медведева. Тур¬гиев не видит необходимости в личной инициации как в дополнении регулярной практики ислама и больше интере¬суется эзотерической шиитской литературой, чем суфизмом (хотя сам является суннитом). В последние годы небольшое количество русских традиционалистов перешло в ислам, но в целом их влечет шиизм, в чем видно влияние шиита Джемаля. Хотя деятельность Джемаля (рассматриваемая в следующей главе) изначально носит политический харак¬тер, он по-прежнему является самым заметным российским мусульманином-традиционалистом. Как выразился один из новообращенных, отвечая на вопрос о том, хотел ли он когда- нибудь вступить в суфийский орден (тарикат): «А разве ши¬изм — это не один огромный тарикат?» Это не совсем обще¬распространенный взгляд, но его можно встретить и среди практикующих мусульман, и у внешних наблюдателей. Ряд воззрений, которые в суннитском исламе характерны только для суфизма, в шиизме являются мейнстримом.
Группа, объединившаяся вокруг «Волшебной горы»,— не единственная группа не связанных с политикой российских традиционалистов, хотя и наиболее важная среди них. Есть сведения о кружке россиян, следующих тиджанийа, весьма важному в исламском мире суфийскому ордену, возглавляемому шейхом-швейцарцем, который некогда был марьямия. Есть еще ряд организаций, таких как Византийский клуб, воз¬главляемый Аркадием Малером, евреем и бывшим членом НБП, который ушел из этой партии вместе с Дугиным, а за¬тем оставил и Дугина, после чего с двумя товарищами основал отдельную группу Евразийский клуб, который постепенно стал более православным и сменил название кг.Византийский клуб. Малер также периодически пишет для «Волшебной горы». Группа «Волшебной горы» и другие, более мелкие группы типичны для традиционализма повсюду. Но вот фигура Дугина 1990-х годов была для него нетипична. Проект Эволы был столь же амбициозен, но дугинский — более успешен. В первые годы XXI века, как мы увидим далее, Дугин добился еще больших результатов.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
Comments