Не помню почему – может быть, в первый раз все слишком рано закончилось и не все успели сыграть, – но через какое-то время в клубе фабрики им. Крупской Васин опять устроил празднование дня рождения Джорджа Харрисона, на котором мы с удовольствием выступили. Конечно же мы не переставали репетировать и наши собственные номера. Все песни сочинял Боб, но, когда мы начинали их играть вместе, они становились общими (впрочем, тогда это никого не волновало – мы были равны абсолютно во всем, и проблемы авторства никого не заботили). Когда мы прослышали, что в Таллинне будет рок-фестиваль, то решили непременно туда поехать. Нас никто не приглашал, но мы взяли инструменты и поехали вчетвером: Боб, Дюша, Майкл и я. С Бобом поехала его подруга Наташа Козловская. Каким-то образом нам перед отъездом удалось купить Бобу двенадцатиструнную акустическую гитару. К сожалению, эта поездка накладывалась на концерт с камерным оркестром, и мне пришлось выбирать. О своем выборе я не жалел, хотя потом мне было немного стыдно возвращаться в оркестр.
В Таллинн мы явились на день раньше фестиваля, и нам категорически заявили, что уже поздно, что группы проходили предварительный отбор и что на фестивале уже играет ленинградская группа Орнамент. Но нас не выгнали, а даже пообещали разместить в гостинице и дали контрамарки на все дни фестиваля. Это уже было хорошо. Правда, Майкл все-таки собрался и уехал в Ленинград. Вечером была какая-то встреча в дискотеке. Нам было нечего делать, и мы пошли. За соседним столиком сидели ребята из Машины времени, которые активно пили и пытались ухаживать за Наташей Козловской. Это и послужило поводом для нашего знакомства. Также там был интересный человек Хейна Маринуу, который снимал на кинопленку музыкальные программы с финского телевидения, отдельно писал звук, а потом показывал эти фильмы в дискотеках, синхронизируя звук с изображением. Мы просидели полночи и были потрясены записями выступлений Pink Floyd и Джими Хендрикса. Мы увидели лишь одну его песню Hey, Joe! но это было откровением. Меня поразило то, как Джими Хендрикс выглядит на сцене: было такое ощущение, что его тело само приходит в движение во время игры, и в этом не было никакой надуманности. Мы долго не спали, находясь в состоянии возбуждения от увиденного.
На следующий день начинался фестиваль, выступала Машина времени, и конечно же именно она была абсолютным лидером. Там же мы познакомились со Стасом Наминым и Володей Матецким, который тогда еще играл в группе Цветы. Вообще, московские группы произвели на меня мощнейшее впечатление. Там был такой класс, которого пока ни одна из питерских групп не достигла. Но нас это нисколько не смущало: мы знали, что делаем.
В последний день фестиваля, когда мы сидели на балконе концертного зала, уже сложив вещи и собираясь возвращаться домой, нам неожиданно предложили выступить. Кто-то не приехал, и образовалась брешь, которую надо было заполнить. Я стал спешно настраивать виолончель и в возбуждении переусердствовал и сорвал резьбу на винте, которым укрепляется штырь. Это была катастрофа – нас уже объявили. Пытаясь как-то примотать винт изолентой, я прислонился спиной к стене и, ничего не соображая, вышел на сцену с белой спиной под восторженные крики очень дружелюбного зала. Я сделал вид, что выступать перед тысячной аудиторией для меня обычное дело. К этому времени у меня уже была конструкция для подзвучки собственного изобретения, которая представляла собой 52-й микрофон на кронштейне из проволоки, который крепился прямо на деку. Но когда я подошел к венгерскому усилителю «Beag», то обнаружил, что там другие разъемы. Меня прошиб холодный пот. Дюша уже сидел за роялем и играл интродукцию к песне Woodstock Джони Митчелл, которая была нашим коронным номером. Ребята из Машины времени, которые сидели на первом ряду, делали мне какие-то знаки, и я наконец сообразил, что с обратной стороны в усилителе есть другой вход. Я наконец включился, и с первого изданного мною звука зал взревел. Я даже не понял, что произошло, но, когда мы сыграли четыре песни, люди просто ликовали, а Саша Катомахин махал нам, что пора сматываться, чтобы не переборщить. Мы действительно опаздывали на поезд и сразу убежали.
Мы не стали лауреатами этого фестиваля, но, вернувшись в Ленинград, почувствовали, что произошло что-то значительное. Через неделю Макаревич приехал в Ленинград, и с этого началась наша дружба. А еще через месяц он пригласил нас приехать в Москву и устроил нам презентацию. С нами поехало человек десять тусовщиков, что с этого времени стало нормой. Все страшно напились, а Родиона чуть не ссадили с поезда, но мы уговорили проводника, что он сам вымоет купе. По приезде в Москву прямо с поезда я отправился в город Подольск навестить Колю Маркова, который там служил в армии. Когда я приехал в этот городок и бродил в поисках военной части, за мной бежала ватага детишек, поскольку я резко отличался от обитателей этого города. У меня было вытертое кожаное пальто времен войны, широкополая шляпа и длинные-предлинные распущенные волосы. Это производило впечатление. Я уже давно к привык к тому, что обращаю на себя внимание, но в Ленинграде к такому виду уже привыкли. Здесь же, стоило мне появиться в военной части, сбежался весь гарнизон, и несчастного Колю Маркова сразу выпустили ко мне на свидание.
Я вернулся в Москву прямо ко времени концерта и был очень удивлен, что Машина времени принимать участие в концерте не собирается. Они сняли небольшое кафе, поставили маленький аппарат и пригласили всех друзей-музыкантов. У нас была программа всего минут на 30–40. Мы сыграли одно отделение, но нужно было как-то выходить из положения, и мы стали играть все песни, которые знали, включая песни Beatles и Джорджа Харрисона, имевшиеся у нас запасе. Потом действо наконец перетекло в общее братание и джем. Некий рок-интеллигент Фагот записывал этот концерт, и сохранилась запись с очень странными искажениями, которая ходила под названием Live At Moscow Kabak. К сожалению, она куда-то сгинула, а жаль, потому что там была никогда более не исполнявшаяся и нигде не записанная Song For The Система.
Когда мы вернулись из Москвы, неожиданно активизировался Эрик Горошевский, который на время вернулся из Перми, и мы с театром обосновались в Доме архитекторов. Боб в театр не вернулся, но один раз мы сыграли один совершенно акустический концерт при свечах в Золотом зале этого особняка. Дюша был уже не так скептически настроен по отношению к Аквариуму, все-таки у нас за спиной был фестиваль в Таллинне. Эрик восстановил спектакль «Метаморфозы», и я был восхищен гением Джоржа и игрой Миши Тумаринсона. Последний был прирожденным комиком, и все, что он ни делал, было безумно смешно. Оказалось, что он тоже играет на виолончели. Но на этом наше сходство с Мишей и заканчивалось: у меня абсолютно отсутствовало какое-либо актерское дарование. Я категорически не могу входить в образ, да и не хочу, у меня это вызывает протест, я могу быть только самим собой. Я не могу выражать никакие чужие чувства, если в этот момент не испытываю их сам. Но через некоторое время Эрик взялся за меня. Вероятно, ему просто были нужны фактура и материал, из которого он мог бы что-то лепить. К тому же я был достаточно мобильным музыкантом и вполне вписывался в оркестр, который начал образовываться в театре под руководством мультиинструменталиста Володи Диканьского. Володя заходил ко мне домой и очень понравился моей маме. Иногда он приходил к ней поболтать, даже когда меня не было дома. Он играл на контрабасе, который временно было некуда девать, и я притащил его к нам домой. Брат Андрей с Татьяной в это время ожидали ребенка. Я рассчитывал, что, имея инструмент дома, Андрей захочет вернуться к музыке, и пытался втянуть его в свою орбиту, но мне это не удалось. Чтобы кормить свою семью, он устроился водителем автобуса, и у него не оставалось ни сил, ни времени, но, что самое печальное, у него совсем не было настроения. С Алексеем у меня напрочь расстроились отношения, он пил и бесчинствовал, и я стал подумывать о том, что мне следует уйти из дома и начать жить самостоятельно.
